Широкие плечи и крепкая рука Сюркуфа казались ей надежной опорой, благодаря которой можно было без особых волнений встретить ускользающие взгляды странных фигур, возникавших и исчезавших в закоулках дома Жюинье. Дело в том, что им пришлось войти через маленькую дверь с улицы Сен-Пер, так как набережная была забита каретами и экипажами, въезжавшими и выезжавшими со двора большого дома, расположенного против министерства. Создалась такая пробка, что фиакру пришлось сделать объезд.
– Княгиня д'Аремберг закатила прием! – ворчал кучер. – Вот и объезжай теперь.
Благодаря этому Марианна смогла получить полное впечатление о том, что являлось самим логовом министра, впечатление, надо сказать, малоприятное. Здесь даже воздух был пропитан пылью, сплетнями, шпионами. Поэтому она вздохнула с облегчением, войдя в переднюю, где дежурил привратник в строгой ливрее. Эта важная особа соизволила бросить на Марианну тяжелый взгляд!
– Его высочество ожидает м-ль Малерусс, – отчетливо произнес он, – и никого больше!
– Что ты хочешь сказать? – моментально вспыхнул корсар.
– Что мне велено проводить мадемуазель, и только!
– Ах, так? Ну, это мы посмотрим!
И, схватив за руку Марианну, Сюркуф бросился к двойной двери, ведущей в кабинет Фуше.
Министр находился там, сидя около мраморного бюста какого-то увенчанного лавровым венком римского императора, – так по крайней мере подумала Марианна. Комната была небольшой, резко контрастирующей своей простотой со значительностью обязанностей ее хозяина. Меблировку ее составляли большой стол, заваленный папками и бумагами, три-четыре твердых стула и шкаф. Что касается самого Фуше, то он мелкими глотками смаковал поданное лакеем питье. Влетевший, как ураган, Сюркуф заставил его вздрогнуть.
– Очевидно, у вас нет желания принять меня, гражданин министр! – гневно закричал корсар, подводя Марианну к одному из ужасных стульев. – Объясните же почему?
Фуше поперхнулся, обжег горячим напитком пальцы и какое-то время не мог обрести дыхания. В то время как лакей старательно вытирал ему галстук и манжеты, он с раздражением отодвинул чашку.
– Во имя Неба, мой дорогой барон, когда наконец вы оставите эту отвратительную привычку врываться к людям подобно морскому приливу?
– Когда люди, о которых идет речь, будут вежливы со мной. Почему вы запретили принимать меня?
– У меня и в мыслях этого не было! Я ожидал мадемуазель Малерусс и дал соответствующее распоряжение, но я представить не мог, что вы проводите ее прямо сюда. У вас появилась склонность к профессии няньки.
– Ничуть! Но если я занимаюсь кем-нибудь или чем-нибудь, я занимаюсь этим до конца! Я хочу знать, что вы сделаете с нею. И не уеду, пока не узнаю!
И чтобы доказать свое намерение ничего не упустить из предстоящего разговора, Сюркуф, в свою очередь, уселся на одном из стульев, оперся руками о трость и стал ждать. Марианна чуть не улыбнулась… поистине он неотразим… и чертовски надежен. С ним можно было бы идти хоть на край света! Между тем Фуше испустил вздох, способный разжалобить стены.
– Можно подумать, что я какой-то великан-людоед. Что это вы вообразили? Что я снова пошлю ее в Сен-Лазар? Запру в карцер или назначу маркитанткой к гренадерам из Гвардии? Неужели вы не питаете ко мне хоть немного доверия?
Сюркуф ничего не ответил, но его отвисшая нижняя губа явно выражала сомнение в доверии к упомянутой особе. Фуше приподнял бровь, зарядился порцией табака, затем начал бархатным голосом:
– Можете вы иметь что-нибудь против герцогини Отрантской, моей жены? Напоминаю вам, что, имея четверых детей, она является образцовой хозяйкой семьи и вполне способна позаботиться о девушке, которая, кстати, тепло рекомендована моим старым другом. Вы удовлетворены?
Был ли удовлетворен корсар – неизвестно, ибо он молчал, а вот Марианна едва удержала гримасу недовольства. Мысль о том, чтобы поселиться в этом слишком отдающем полицией доме, ей не очень улыбалась. К тому же она не могла понять, почему Фуше, даже принимая во внимание рекомендацию Никола, до такой степени заинтересовался ею. Возможно, он оказывал ей большую честь, и она, без сомнения, должна быть за это крайне признательна, но ведь не ради этого она приехала в Париж.
– Я думала, – начала она застенчиво, – что я смогла бы жить у моей кузины д'Ассельна.
– Еще неделю назад это было бы возможно. К несчастью, с тех пор ваша кузина нашла способ заставить говорить о себе. Она не может заниматься вами!
– Что это значит?
– Что она уже пять дней находится на пути в… Овернь, где останется жить под надзором. Должен добавить, что перед этим она три дня пользовалась гостеприимством полиции в тюрьме Маделонетт.
– В тюрьме, моя кузина? – воскликнула Марианна, ошеломленная неизбежностью судьбы, толкавшей последних носителей ее фамилии в тюремные камеры. – Но за что?
– За то, что она бросила в карету Императора письмо-протест, касающееся личной жизни Его Величества. Ознакомившись с очень резким содержанием этого письма, мы сочли нужным отправить м-ль Аделаиду обрести спокойствие в деревенской тиши. И это больше для ее блага, чем для нашего!
– Тогда я поеду к ней! – решительно заявила Марианна.
– Я вам не советую. Не забывайте, что вы являетесь под вашим подлинным именем тайно вернувшейся эмигранткой, подпадающей под действие строгого закона. Для вас лучше остаться мадемуазель Малерусс, особой, с которой вашей кузине нечего делать. Кроме того, ее воззрения таковы, что я не желал бы в целях вашей безопасности, чтобы вы переняли их.
Сказав это, Фуше, считая, без сомнения, что тема исчерпана, повернулся к Сюркуфу, ожидавшему с нахмуренными бровями окончания диалога, и адресовал ему самую любезную улыбку.
– Мне кажется, мой дорогой барон, – засюсюкал он, – что теперь уж вы можете попрощаться с нашей юной гостьей, которую я представлю герцогине.
Но Сюркуф не собирался покидать свой стул.
– С кузиной действительно дело сомнительно, ладно! – отчеканил он. – Но ведь есть другой член семьи. Насколько мне известно, Императрицу вы не арестовали?
– Бедняжка!.. – Вздох Фуше выдал всю глубину его сочувствия Жозефине. – Я думал о ней, но чистосердечно признаюсь, что рапорты, которые я получаю из Мальмезона, не сулят ничего хорошего. Несчастная Императрица днем и ночью проливает слезы и отказывается принимать кого бы то ни было, за исключением своих близких. Она действительно не может уделить внимания кому-нибудь, особенно дальней родственнице, которую она никогда не видела. Мне кажется, лучше немного подождать. Позже, когда Ее Величество возьмет себя в руки, я не премину поставить ее в известность. До тех пор мадемуазель Малерусс должна удовлетвориться нашим покровительством.
Фуше встал, как бы давая понять, что аудиенция окончена, однако он начал рыться в загромождавших его стол бумагах. Вскоре он вытащил какое-то письмо, пробежал его глазами и заявил: