Очнувшись, Муберг увидел между головами склонившихся над ним людей клочок свинцово-серого неба. Где-то на заднем плане слышался вой сирен. Кто-то тронул его за плечо и спросил, как он себя чувствует, но у Ханса не было сил ответить. Сирены? Неужели сюда едет полиция? И как ему тогда выпутаться? Они спросят его имя, и тогда все кончено. А почему бы ему не потерять память, как случилось с тем пианистом. Как долго он притворялся? Полгода? Пару месяцев, не меньше, до того как правда вышла наружу.
— У вас где-нибудь болит? — задала ему вопрос женщина в белом халате.
Ханс уставился на нее, а потом неопределенно покрутил головой — ни да, ни нет.
— Руками, ногами двигать можете? Попробуйте поднять левую ногу!
Муббе глядел в ее красивые голубые глаза. Соблазнительные губы — мягкие и полные. Как не поцеловать их, когда ее лицо так близко, когда она с таким участием склонилась над ним. Ханс приподнял голову, но позвоночник пронизала резкая боль, и он тут же уронил голову обратно, зажмурившись.
— Назовите ваше имя!
Ханс Муберг пробормотал что-то невразумительное — бессмысленный набор гласных — и вопросительно посмотрел на женщину в халате. Он точно не знал, сохраняется ли речь при потере памяти.
— Кто-нибудь из присутствующих знает его? — спросил мужской голос.
Муббе осторожно повернул голову и увидел полицейского в форме. Вот теперь нужно правильно разыграть карты.
— Это мой приятель, Муббе! Я сразу его узнал, правда, он зачем-то сбрил все волосы. Муббе, ты как? — Лицо Майонеза оказалось совсем рядом — видимо, он присел на корточки.
— Как его, говорите, зовут? — Полицейский тоже наклонился поближе, чтобы расслышать имя.
— Ханс Муберг, — услужливо ответил Майонез. — Эй, приятель, ну у тебя и прическа. Как зовут твоего парикмахера? Я бы на твоем месте обходил его за километр.
Мария только что приехала обратно в управление — они с Хартманом были на улице Рютегатан, где беседовали с Ленни Хельстрёмом, — и уже собиралась уходить, когда ей сообщили, что в Тофте поймали Ханса Муберга. К сожалению, допросить его не удастся, поскольку он пьян в стельку. Его на всякий случай покажут врачам: удостовериться, что он не ударился головой и не повредил другие жизненно важные органы. Мария вздохнула с облегчением и сказала на посту, что идет домой. Беседа с Ленни утомила ее. Парень вел себя вызывающе и откровенно издевался над полицией. Хорошо рядом был Хартман. Обе предыдущие ночи Ленни дежурил в клинике, о чем свидетельствовало предъявленное им расписание с весьма плотным графиком. Если он действительно ему следовал, то между обходами ему ни за что было не успеть съездить в Каппельсхамн — сорок километров в один конец — и вернуться обратно. Полицейские попросили Финна Ульсона, начальника охраны медицинского центра «Вигорис», представить им отчет: в какое время Ленни входил и выходил из здания по своей карточке. Хартман отрядил одного из стажеров разобраться с этим вопросом.
— Он обязательно что-нибудь переврет, вот увидите. Ему бы лишь насолить мне! — прокричал им вслед Ленни, когда Мария с Хартманом уже спускались по лестнице.
У выхода уже дожидался Юнатан с зонтом. Мария с трудом поспевала за его широкими шагами, но взять его под руку не решалась. Слишком доверительно, ему будет неловко, если они встретят кого-то из его знакомых. Поесть решили на улице Страндгатан. Юнатан настаивал на ресторане «Линдагорден», утверждая, что там кормят лучше всего, но с ним Марии туда идти не хотелось: еще слишком свежи были воспоминания о том чудесном вечере, когда она сидела в этом ресторане с Пером Арвидсоном и тот спросил ее о жизненных планах. Подразумевалось, конечно, не включают ли эти планы и его. Мария отшутилась, отведя взгляд, и стала рыться в сумке. Потом она жалела, но что сделано, того уже не воротишь. Другого момента больше не подвернулось, но она до сих пор помнила тот волшебный сад в свете фонарей. Нет, она не может пойти туда с другим мужчиной.
— Раз не хочешь в «Линдагорден», остается «Бургомистр», «Дуббе» или средневековый погребок «Клематис». Надеюсь, где-нибудь для нас найдется столик, а то в последнее время в ресторан не попасть из-за новых ограничений: два метра между столами и только одна компания за одним столом.
Они подошли к «Клематису». Вход украшали уличные свечи и чучело кабана. На стенах погребка пылали факелы, в камине тоже горел огонь. Юнатан поведал Марии, что ресторан расположен в пакгаузе тринадцатого века. Изначально, до пожара, здание было куда выше.
— Поговаривают, здесь обитает неприкаянный дух по имени Хертвиг. Он погиб в двадцать один год, убитый собственным братом. Жену Хертвига звали, как и тебя, Мария. Она умерла при родах в далеком 1383-м. Как-то вечером я сидел здесь у камина и слушал эту трагическую историю. Считается, что Хертвиг оставил послание современным людям: «Не позволяйте себе свыкнуться со злом. Действуйте, пока есть время». А еще духа очень огорчает, что до сих пор существуют богатые и бедные.
— Но почему он задержался на земле и стал неприкаянным духом? — полюбопытствовала Мария, когда распорядитель усадил их за столик, ближе всех расположенный к камину. Приятно было посидеть в тепле — вечер выдался промозглым.
— Кто знает? Может, он остался, чтобы научиться прощать? Непросто, наверное, примириться с братом, который всадил тебе нож в спину. Тут и семи сотен лет не хватит.
Они заказали кувшин вина и так называемое средневековое угощение, которое включало хлеб, яблоки, орехи, засахаренные лепестки роз, копченую баранью ногу, колбаски, сыр, жаренные в меду листья капусты, баранью отбивную, ребрышки и грушевую тянучку. Только они собрались всем этим полакомиться, как распахнулась дверь, и в зал вошел шут, провозгласив громким голосом:
— И пала тень на людей, когда трубный глас ознаменовал чумной тысяча триста пятьдесят первый год. Озноб и жар, потухший взор и головокружение, неутолимая жажда и одышка поразила тебя, надменный город. Но мало того. Черные волдыри размером с гусиное яйцо появлялись под мышками, под челюстями и в паху. Речь твоя стала бессвязной, походка шаткой, но ты увидел более того. Кровохарканье, кровь и в моче, и в кале. Так поразили тебя чума, когда дракон, сам дьявол был выпущен на землю. Порочный круг: страх породил безумие, а безумие увеличивало страх. Но внял ли ты предостережению? Я вижу сквозь крепостные стены, сквозь стены из камня, все твои мерзости, как ты меряешь неверной мерой и вешаешь на весах неверных. Горе тебе, град падший, когда повлеку я душу твою на правеж! Горе тебе в Судный день, когда буду вешать душу твою на весах правосудия, и блуд твой станет явным. Зло все еще водится в твоих переулках, оно летит на черных крыльях, оставляя зараженный помет на твоих гордых монастырях и купеческих домах, и клюв его отметит твое тело ранами…
— Ну все, Кристоффер, покривлялся, и будет! Присядь лучше с нами, выпей пива, — позвала шута Мария и, ухватившись за колпак с бубенцами, притянула его лицо к своему. — Хватит, я сказала. Ты всех пугаешь.