Если бы тем утром Берит Хоас послушалась первого импульса и все-таки зашла к соседу проверить, как он, несколько человеческих жизней было бы спасено. Но Берит неважно себя чувствовала. И когда она вернулась домой после работы, сил хватило только на то, чтобы рухнуть в постель. От головной боли ее замутило, а кашель чуть не прикончил несчастную женщину. Когда ей внезапно пришлось помчаться в туалет, чтобы избежать маленькой неприятности, Берит вспомнила о тушеных сморчках, которыми угощала Рубена. Неужто она отравила себя и соседа из лучших побуждений? Она бланшировала грибы в точности как предписывает рецепт. А вдруг она что-нибудь перепутала или среди хороших грибов затесался один ядовитый? Нужно позвонить Рубену. Она только передохнет немного, а потом сразу позвонит.
Берит задремала, а через час ее разбудил громкий стук в дверь и чей-то крик. Снаружи на веранде изо всех сил надрывался Седеррот.
— Открывай, Берит! Открывай! Случилось что-то страшное! Ты не поверишь, пока сама не увидишь! Кошмар! Черт меня побери, это ужас какой-то!
— Успокойся, Петер, и объясни, в чем дело, — с трудом выговорила Берит.
Она стояла, держась за дверной косяк, перед глазами шли круги. Больше всего ей хотелось обратно в постель. Все тело ломило, глаза щипало, а тут еще она стоит на самом сквозняке. Седеррот махал руками и поскуливал по-собачьи. В его историях всегда было много эмоций, но на этот раз он переборщил. Берит не могла больше его слушать и уже собиралась закрыть дверь, как Петер произнес:
— Голуби Рубена подохли, абсолютно все! Понимаешь, о чем я, Берит? Все чертовы птицы, до единой, валяются там в голубятне лапками кверху! Что с ними случилось? Я стучался к нему, но старикан не открывает! Как думаешь, может, ему что в голову стукнуло, и он их прикончил? Ты же знаешь, какой он!
— Не знаю я ничего, Петер.
— Его голуби стоят по пять тысяч крон, не меньше. Мог бы их продать или подарить кому, ненормальный. Что же он натворил? Отравил их газом или подсыпал мышьяка? Никак не возьму в толк! И не появился на соревнованиях, хотя у него были все шансы выиграть. Понятное дело, все удивились. Мог бы и позвонить, предупредить. Видать, кто-нибудь ему что-то поперек сказал, вот он с катушек и съехал.
— Ты уверен, что они все подохли, а не только те, что лежат в тазу у двери? — с усталостью в голосе уточнила Берит.
Ей пришлось присесть, иначе она бы свалилась в обморок. В голове звенело, а голос Петера то накатывал, то отступал, словно волны.
— Проходи, Петер, не стой в дверях.
— Все голуби! Я пересчитал их. Там даже на одного больше. Ума не приложу, что произошло. Чего это с ним?
— А ты пробовал позвонить ему на мобильный? — спросила Берит, потерев глаза и поправив халат. Не дело ходить полуодетой, когда у тебя гости. — Я тут прилегла ненадолго, я что-то приболела, — извинилась она и еще туже затянула пояс халата. — Рубену тоже нездоровилось, когда я заходила к нему вчера. Он весь день не вставал, и мне пришлось пойти задать корму голубям. Неужто я где-то ошиблась? Дала им не те зерна? Ой как нехорошо, если все из-за меня. Что люди скажут?
— Я ему раз двадцать звонил. Может, с ним беда какая случилась? Может, он с собой чего сделал? Только подумай, сначала голубей порешил, а потом и себя заодно, а? С него станется. Очень надеюсь, что я ошибаюсь, но надо бы пойти проверить.
— Не знаю, смогу ли я пойти с тобой, я неважно себя чувствую. Грипп, наверное, подхватила или что-то в этом роде. Или, чего доброго, сморчками отравилась, Рубен тоже их ел. Но ты прав, стоит пойти посмотреть.
С этими словами Берит, шатаясь, вышла в прихожую и открыла наружную дверь. Дневной свет резал глаза, голова кружилась, и во всем теле ощущалась слабость.
— Разреши, я возьму тебя под руку, Петер. Надеюсь, никто не увидит, а то что народ подумает. Но иначе я не дойду.
— Берит, а я думал, ты так никогда и не попросишь, — громко рассмеялся Петер, как только он умел, и приобнял ее. — Мне, милочка, и не такое предлагали.
Они постучались с черного хода, но никто им не ответил. Дверь была заперта. Парадный вход через застекленную веранду никогда не использовался, и здесь тоже было заперто. Ничего другого ожидать от старика и не приходилось. Берит и вовсе растревожилась. Если это она отравила Рубена Нильсона, то как же ей теперь с этим жить. А еще повариха называется!
— Придется нам вломиться самим, — констатировал Петер Седеррот. — Если хотим наименьших разрушений, то, наверное, через окно. Надо выбить стекло.
— Нет, ну так же нельзя. Вдруг нас кто-нибудь заметит и что тогда подумают?
— Да наплевать. Сейчас некогда осторожничать. Лучше разбить подвальное окошко — дешевле всего. Но я в него не пролезу, — сказал Петер, положив ладони на пузо размером с бочонок. — А вот если тебе попробовать…
— Ни за что в жизни! — наотрез отказалась Берит, ловя воздух ртом. Она бы никогда не решилась, да и сил ей не хватит. — Даже и не думай! — Безусловно, ее талия в обхвате поменьше, чем у Седеррота, но не намного. От одной лишь мысли о том, чтобы выставить себя на смех, у нее перехватило дыхание.
— Ну, тогда кухонное окно.
Что касалось Петера Седеррота, то от слова к делу он переходил моментально. Берит еще не успела закрыть рот, как он уже снял с ноги деревянный башмак и разбил стекло, после чего принялся убирать осколки из рамы.
— Вижу ключ, вон он в замке. Сейчас я открою тебе, — произнес он и забрался в окно с неожиданной ловкостью.
— Осторожно, не порежься о стекло на полу.
— Вот черт! — Седеррот покачнулся и наступил на стекло рядом с башмаком, сильно порезав пятку. — Кровищи-то сколько. Нужно сначала перевязать ногу, а потом я тебе открою, — прокричал он из темноты. — Возьму полотенце, ничего не остается, тут ведь темно как в могиле, хоть глаз выколи. М-да, основательно порезался.
— Он даже не притронулся к еде, что я ему принесла, — заглянув в холодильник, констатировала Берит, когда Петер впустил ее в кухню. Тушеные грибы так и стояли в мисочке, а на тарелке лежал омлет.
Прихрамывая на одну ногу, со ступней, обвязанной цветастой тряпкой, Петер стал подниматься по лестнице на второй этаж, где находилась спальня Рубена. Берит присела на стул, бессильно сложив ладони на коленях. Больше ей и шагу не сделать, ноги просто не слушаются. Пусть Седеррот говорит что угодно. Через пару минут он снова показался на лестнице. У Петера было странное выражение лица. Ловя взгляд Берит, он так крепко вцепился обеими руками в перила, что косточки побелели. Казалось, он сейчас разрыдается или рассмеется или и то и другое одновременно. Неприятное зрелище, подумала Берит.
— Что такое, Петер? Ты сам на себя не похож.
— Он мертв, — ответил Седеррот. Голос едва слушался его. — Причем давно. Он совсем холодный. Я потрогал его щеку. Вот так. — Петер погладил своим большим кулаком перила. — Кожа ледяная.