Они таскали камень за камнем и складывали поверх тела, пока те не скрыли мертвого от лунного света. И тут, уже потянувшись за последним камнем и шагнув вверх по каменному склону кургана, она ощутила жгучую боль в ноге. Именно эта боль впоследствии позволит изобличить ее и обвинить в пособничестве в убийстве. Слабый шипящий звук, едва слышимый, боль в ноге, шорох пытающегося освободиться чешуйчатого тела с зигзагообразным узором на спине. Мона наступила змее на хвост. Та вновь подняла головку и повернулась к ней. Обе неподвижно смотрели друг на друга. Вдруг тварь извернулась всем телом и пошла на нее, играя язычком. Мона наступила другой ногой и услышала, как головка змеи хрустнула между камнем и ее стертым каблуком, почувствовала, как змея перестала сопротивляться. Закричав, Мона бросилась прямо в кусты, закрывая лицо и пытаясь найти тропинку, в то время как увиденное снова и снова мелькало перед глазами. Серо-черные ветки путались под ногами, царапали их. Твердая ладонь, легшая ей на рот, заставила ее утихнуть. Он небрежно погладил Мону по волосам. Тогда она подняла руку и погладила его по щеке. Та была мокрой от пота.
— Я не хотел его убивать.
— Конечно, я знаю.
Он взял ее лицо обеими руками, долго смотрел ей в глаза, обдумывая решение.
— То, что я сейчас буду делать, тебе лучше не видеть. Жди меня в машине.
— Хорошо.
Она ни о чем не спрашивала. Не решалась, да и не хотела. Его лицо было таким жестким в лунном свете. Подбородок и крупный нос — белые, а под глазами — глубокие тени.
В свете луны блеснуло острое лезвие. Мона уловила это краем глаза, но заметить не заметила. Это правда. Потому что не желала знать, что он намерен делать.
С первыми лучами солнца он высадил ее у поворота на Эксту и поехал назад, чтобы доделать то, что собирался.
— «Параграф пятнадцатый. Если один человек нападет на другого и отрубит обе кисти или ступни либо выколет оба глаза и человек после того выживет, то плата за каждую помянутую часть тела — двенадцать марок серебра. Параграф шестнадцатый. Если нос отрублен и человек не может удержать слизь и сопли, то плата — двенадцать марок серебра. Параграф семнадцатый. Если язык будет отрезан… то плата — двенадцать марок серебра. Параграф восемнадцатый. Если мужчине повредят естество его, так что не сможет он иметь детей, то платить следует шесть марок серебра за каждое ятро… Если же они отрезаны купно с удом и он не может справлять нужду иначе чем сидя, как женщина, то плата — восемнадцать марок серебра». Так гласит Закон гутов. — Вега Крафт положила книгу «Гуталаг», свод средневековых готландских законов, на колени, шумно отпила кофе с блюдца, ловко держа его тремя пальцами, взяла в рот кусочек сахару и снова поднесла блюдце к губам. Ее густые белые волосы, стянутые в узел на затылке, качались в такт ее движениям.
— Н-да, приятного мало. — Инспектор уголовной полиции Мария Верн растерянно посмотрела на свою квартирную хозяйку и переглянулась с коллегой, Томасом Хартманом.
— Да уж какое там! Поглядишь, как они обращались друг с другом, и поймешь, почему Средневековье зовется мрачным. «Если выбьешь кому зуб, заплати за каждый по его цене». По-моему, звучит как правила игры в «Монополию», когда бросаешь кубик и дальше происходят неотвратимые события, скажем, ты поневоле отрезаешь кому-нибудь язык. Цена уже назначена, как на рынке. Читаешь такое и видишь, что цивилизация, по крайней мере, не стоит на месте; «Гуталаг» ведь был записан в середине четырнадцатого века. Я думаю, хорошо бы почитать вам этот закон перед тем, как пойдете патрулировать улицы. Остров Готланд — это крестьянская республика, с древних времен стремящаяся к своего рода автономии от Швеции… Берите еще печенья! Томас, ты не попробовал моих пончиков, пожалуйста, угощайся.
Инспектор уголовной полиции Томас Хартман послушно протянул руку к блюду со всяческой выпечкой и покосился на Марию. Наверно, он немного стеснялся своей тетки. Склонность Веги рассказывать ужасы была иногда утомительной, а уж если тетушка расходилась, ее было не остановить.
— Наш Клинт — прекрасный район, — сказала Мария, глядя на каприфоль и розы, вьющиеся по желтому заборчику, за которым тянулась улица Норра Мюр. Длинные плети роз свисали и над окном мансарды, которую она снимала этим летом. С противоположной стороны участок примыкал к знаменитой готландской крепостной стене, там, в тени этой серой каменной громады, разросся папоротник. По обе стороны маленького, посыпанного гравием дворика, где они сидели, стояли деревянные дома. Веге принадлежали оба; один она летом сдавала: нижний этаж — Хартману, верхний — семье Верн. Хартман как-то доверительно поведал Марии, что они с женой в последнее время посещают кое-каких родственников каждый по отдельности. Чтобы сохранить семью. Работая каждое лето пару недель на Готланде, Хартман ведь убивает двух мух одним ударом. Мария понимающе кивала. Дверь на кухню была открыта, там в тени лежал и шумно дышал, скрестив лапы, пудель, любимец Веги по кличке Чельвар.
— Прекрасный район, говоришь, ха-ха-ха! В давние времена здесь жили отбросы общества, подонки и сброд, бродяги. Здесь, в Клинте, свирепствовали блохи, вши и чахотка. Кроме того, тут жили палачи и живодеры. Это было средневековое гетто. Дома врастали в землю, думаю, от позора. Здесь мужчине с нормальным ростом было трудно пройти в дверь, требовалась доля смирения. Ты видела, как Томас наклонился, чтобы пройти? А теперь здесь жить престижно. Если пойти по улице Норра Мюр на север, то дойдешь до Разбойничьей горки, а там и до Виселичной горы с тремя каменными столбами. По-моему, вдохновляющая экскурсия для блюстителей закона. Простых крестьян, мужичье, вешали на Виселичной горе, благородным рубили головы на площади Клинт. Женщин жгли на костре, забивали камнями, хоронили живыми. Вешать их считалось неприличным: вдруг кто увидит, что у них под юбкой? На площади Клинт, мимо которой вы прошли по пути сюда и, наверно, заметили старую пожарную часть, когда-то находился Острог. Это был своего рода эшафот, где преступника заковывали в ошейник с цепью, били ремнем и выставляли на общее обозрение. И все же наказания в Висбю были довольно мягкими, смертная казнь случалась редко. Хочешь еще кофе и блинчик с шафраном, Мария? Джем из тутовых ягод? Наливай больше сливок, не стесняйся. Расслабься, бери от жизни все, ешь масло и сливки, носи удобные туфли и свободную одежду! Я ем, что хочу и когда хочу, и это должно быть вкусным! Мужики не собаки, на кости небось не бросаются! Надо, чтобы было за что подержаться, правильно, Томас? От масла и натуральных сливок кожа делается гладкой и нежной.
— Я как-то не задумывался, — дипломатично ответил Хартман. — Жена говорит, большинство самоубийств осуществляется ножом и вилкой. — Он пожалел о своих словах, едва их произнес. Но что сказано, то сказано.
— Питаться одним салатом, как твоя Марианна, — скучища! Это еда для кроликов. — Вега вызывающе посмотрела на Хартмана, и тот порадовался, что жены рядом нет. Подобные реплики ведут прямиком к холодной войне.
— Единственное, что меня действительно возмущает в «Гуталаге», — это параграф о приставании к женщине, — продолжала Вега, не услышав возражений. — Вот ведь черт! Когда читаешь это, то понимаешь: законы писались мужчинами, жирными самовлюбленными шовинистами. Тут и видно, чего стоит вся средневековая учтивость. Тонкий флер романтики фактически скрывал глубокое презрение к женщине; грех ведь пришел в мир через женщину, которая обманом дала мужчине яблоко. Видишь, Томас, надо поосторожнее с фруктами и овощами!