— Да. Моих сыновей. И сестра Вильхельма, София, тоже должна узнать о кончине брата. Она живет в рыбацком домике. — Глаза Моны опять наполнились слезами. — У меня нет сил со всеми ними говорить.
Словно зритель, домысливающий другую, неслышную половину диалога, Мона слышала, как Мария говорит по телефону. Сперва с Кристоффером — это стало понятно по тому, как она сперва смутилась, а потом он, видимо, оставил шуточки, судя по последовавшему затем обмену короткими репликами. Разговор с Улофом был более конструктивным. Он сказал, что приедет немедленно.
— У сестры Вильхельма есть мобильный телефон?
Моне не нужно было долго думать. Когда они сидели в кухне и разговаривали, то София четыре раза ответила по своему мобильнику, ведя каждый раз доверительный разговор. Она хотела узнать последние местные сплетни прежде, чем заселится в рыбацкий домик. Четыре раза София продемонстрировала Моне, что разговор с ней менее важен, чем с менеджером телефонных продаж, с коллегами в отпуске и с теми, кто ошибся номером. Ничего нового, очередное унижение — мол, ты-то подождешь, куда денешься.
— У нее есть телефон, но я не знаю номера.
— Я останусь с вами, пока не приедет ваш сын. Хартман съездит и оповестит сестру Вильхельма.
Такое разделение обязанностей Мону вполне устраивало.
Томас Хартман захлопнул дверь машины и глубоко вздохнул. Воздух кухни Моны Якобсон комом стоял в горле. Наконец-то можно уйти оттуда и сесть в машину. Что его ждет при встрече с сестрой Вильхельма, он не знал, но вряд ли будет хуже, чем при встрече со вдовой. В какой-то момент ему даже показалось, что Мона Якобсон полностью утратила связь с действительностью. Он слушал ее немного отстраненно и не особо вникая, сам он никогда не решался заглядывать в такие философские бездны, как тема жизни и смерти. Однако эти ее рассуждения почему-то нагнали на него куда большую тоску, чем если бы она просто плакала.
Серые волны бились о мостки. Глухие раскаты грома уходили все дальше за море. Искривленные ветром низкорослые сосны гнули спины, корчась, точно в муках. Первое, что Хартман заметил, когда зашел в увешанный сетями дворик, был болтающийся на кольях пестрый тряпичный половик, отяжелевший от воды. Подняв воротник плаща, Хартман зашагал к домику. Мягкий свет лился из-за тонкой голубой занавески. На занавеске, точно в театре теней, четко виднелись два силуэта, доверительно склонившиеся друг к другу. Несмотря на ветер, волны и стук дождя по крыше, можно было расслышать голоса. Хартману не следовало подслушивать, но он был еще не готов постучаться в дверь. Слова были ласковые и чувственные. Поневоле он заслушался, притом что видел себя со стороны и стыдился. Одно радовало — что София не одна и, когда непроизносимое будет произнесено, будет кому ее обнять и утешить. Сотрясти внутренний мир человека вестью о гибели родственника, а потом бросить одного — вот что в нашем деле самое тяжкое, думал Хартман. Того, что рухнуло, не восстановишь, и остаться рядом на всю жизнь в качестве компенсации утраты — невозможно. Единственная возможность уйти достойно — это когда тебя заменит кто-то из близких.
Он поднял руку и постучал.
— Инспектор уголовной полиции Хартман… — Он шагнул в распахнувшуюся дверь, но договорить ему не дали.
— Хорошо, что вы пришли так быстро. В Стокгольме, знаете, все иначе, там у полиции нет времени, чтобы прийти по обычному делу. У них на это просто нет ресурсов. Но я рада, что вы пришли.
Хартман недоуменно уставился на женщину. Темные короткие волосы ежиком, очки в черной оправе. Ничто в ее внешности не говорило о слабоумии. Напротив, она выражалась четко и формулировала мысли на редкость логично. У печки стояла ее почти точная копия, ну, чуть покруглее, и что-то мешала в медной кастрюльке. Столик у окна был накрыт — две тарелки, рюмки, букет полевых цветов и свечи. Хартман почувствовал себя захватчиком, вторгшимся на чужую территорию.
— Кто из вас двоих София?
Женщина у двери протянула ему руку и кивнула.
— Я только не понимаю, кто это сделал? Что это им дало? Выглядит как совершенно бессмысленная затея. — В ее голосе слышалось легкое раздражение. Но никакого отчаяния! Хартман даже растерялся.
— Вы знаете, почему я пришел? — спросил он.
София отступила на шаг назад, разглядывая его.
— На самом деле это ведь я заявила в полицию.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю…
— Я заявила о взломе, или как это называется. Когда мы приехали, дверь была не заперта и кто-то бросил наш половик с мостков в море. В нем были завернуты камни! Представляете, как я удивилась, когда прыгнула в воду и увидела наш тканый половичок на дне! Может, по-вашему, это и не тот случай, когда вызывают полицию, но для меня этот коврик имеет огромную ценность! Да и для Вильхельма тоже. Половичок соткан из подвенечного платья моей прабабушки, и с ним у меня связаны многие другие воспоминания! А еще отсюда забрали кочергу. Я не могу ее найти.
Хартман тер виски, думая, с чего ему начать, но не успел ничего сказать, потому что София продолжила:
— Я не понимаю, что они с этого получили, вандалы! На половике большое пятно. Я попыталась отмыть его жидким мылом, но как раз начался дождь. Похоже на кровь. У соседа есть кот. Возможно, он поймал какую-нибудь зверушку и съел. Один раз он притащил сороку без головы, а однажды — крысу. Это вам не мышка! Целую здоровенную крысу. — София показала руками, какую именно. — Наверно, случилось что-то такое. Но зачем бросать половик в море? Я расспросила соседей, но они ничего не знают. Никто ничего не видел. Никто и ничего не слышал, как обычно. Моя подруга считает, что этот вандализм связан с конфликтом из-за прибрежного участка. Вильхельм не сошелся во взглядах с большинством соседей. Однажды в знак протеста он снес половину общих вешал для сетей. Такое народ долго не забывает. Не надо думать, что он склонен к насилию, но если на него давить сверх меры, то он может выйти из себя. Но, нужно сказать, он проявлял ангельское терпение со своими мальчишками. Не так-то легко заполучить корову с теленком, а потом еще и двойняшек в придачу. Никто не знает, его ли это сыновья? Каждое воскресенье летом, когда они были маленькие, он брал их с собой на рыбалку, а затем они шли сюда и завтракали. Это была такая гармония! Такая тишина! Удивительно, что дети в таком возрасте могут сидеть спокойно. Вильхельм хвалил их, особенно Кристоффера, говорил, скоро он будет большой мужик. Наверно, нарочно, ведь Улоф был всегда гораздо выше. Я не могла не смеяться над Кристоффером, когда ребята дрались. Улоф был куда сильнее и обычно брал верх. Но Кристоффер никогда не сдавался. «Сдавайся!» — говорил он Улофу, который сидел на нем! Смех, да и только!
— Я сюда пришел не по поводу вашего заявления, — сказал Хартман, когда София сделала паузу, чтобы попробовать соус, который подруга протянула ей в чайной ложке. — То, что я должен сообщить, к сожалению, гораздо серьезнее. Вы, наверно, слышали, что Вильхельм на материк так и не приехал?
— Нет, этого Мона нам не говорила. Он, наверно, приедет домой сегодня вечером.