Мария почувствовала руку у себя на плече. Арвидсон протянул ей мороженое:
— Твое любимое, насколько я понимаю!
И он был прав. Сливочное мороженое с хрустящим шоколадом и орехами. Жизнь не так уж и плоха! Мария села, плюнув на то, как выглядит со стороны ее живот. Трудно ведь лежать на нем и есть мороженое! Арвидсон сел рядом на одеяло.
— Скучаешь по дому? — спросил он.
— И да и нет. Скучаю в основном по детям.
— А по мужу? — спросил Арвидсон, глядя в море.
Мария на секунду задумалась. К сердцу подступила и постепенно ушла горечь…
— Не знаю, — сказала она. — И да, и нет.
На закате они сели на паром «Будилла» и отправились обратно через пролив Форёсунд. Корабль получил название в честь яркой женщины, которую звали Будилла Кристина Якобсдоттер, она была рыбачкой и жила в середине девятнадцатого века. Чтобы добраться до своей лодки в местечке Хельгоманненс, она каждый день проходила по семь с половиной километров от своего дома. Это вычитал Арвидсон в путеводителе по Готланду. Мария купила пакетик жареного миндаля, и, пока они дождались своей очереди с машиной, он уже кончился! Эк на заднем сиденье слушал музыку в наушниках и на все вопросы отвечал в основном невпопад.
— Я бы хотела взглянуть на торфяник в Мартебу, — сказала Мария, когда они приблизились к Тингстэде. — Мы можем проехать в Висбю вдоль берега?
— Хочешь увидеть, где живет Улоф Якобсон?
— И это тоже.
Теплицу и выгон с лошадьми они увидели издали. Сам жилой дом был маленький и прятался в кустах сирени.
— Пойдешь поговоришь с ним? — спросил Арвидсон.
— Да, если он дома, — сказала Мария, выходя из машины, которую они припарковали на узкой лесной дороге. Она застегнула легкую куртку на «молнию». Как только солнце село, сразу быстро похолодало.
— Окно открыто, в нем горит свет. Эк, пойдешь с нами?
— Что?
Арвидсон наклонился к заднему сиденью и снял наушник с уха Эка.
— Пойдешь с нами? — спросил он сердито.
— Нет, я останусь здесь. — Казалось, Эк уснет в любую минуту.
Мария пошла к дому. Последние лучи заходящего солнца озарили красным светом осушенный торфяник, лес и дорогу, идущую через канал. Волосы Марии порозовели от заката.
— Вон в конце той дороги люди видели свет. — Мария подождала Арвидсона и показала на дорогу. — Немного жутко, не знаю почему.
— Души, не нашедшие покоя после смерти? — улыбнулся Арвидсон, сдерживаясь, чтобы не обнять ее за плечи.
Они постучались, но никто им не открыл. Было совершенно тихо. Они постучали опять, и звук отозвался эхом в ушах. Мария обошла полдома и заглянула в открытое окно. Стены были увешаны фотографиями. В основном пейзажами. На большинстве снимков была Биргитта, ее невозможно было не узнать и в вязаной шапочке, натянутой на уши, и танцующей босиком в белом платье на вершине причудливой скалы-останца, с развевающимися на ветру светлыми волосами. Поистине фотовыставка в ее честь! На буфете стояла самая большая фотография, на которой обнаженную Биргитту прикрывали лишь побеги плюща. Голая, и в то же время — одетая.
— Почему он фотографии не снимает, ведь их роман кончился? — спросил Арвидсон.
Мария его не услышала. Она отошла к теплице.
— Похоже, что его нет дома, — сказала Мария, осмотрев и стойло. — Нам пора.
Они удивились, увидев Эка, идущего им навстречу. Выражение его лица было странным.
— Стало что-то жутковато сидеть одному в машине. Привидений и прочего конечно же не бывает, но ощущаешь себя довольно-таки беззащитным при мысли, что кто-нибудь может напасть в темноте.
Мария засмеялась и обняла его:
— Скажешь тоже! Улофа нет дома, так что уезжаем в Висбю.
Они пошли в темноте к машине. Эк сел за руль.
Если бы кто-нибудь из них в этот момент оглянулся, то, возможно, заметил бы между темных деревьев белое платье и светлые волосы.
Орган в церкви Эксты гремел, как водопад. Мария разглядывала белые стены, распятие в алтарной части, выполненное «Элисабет Колмодин, урожденной Закс, в 1787 г.», и роспись кафедры проповедника, на которой апостол Иаков, ловец душ человеческих, изображен в дождевике и золотой зюйдвестке. Каждое время толкует историю христианства по-своему. Когда Иисус созывал своих учеников, Хелли Хансен вряд ли успел изобрести непромокаемую одежду и организовать ее экспорт в страны, лежащие южнее Норвегии. Однако как атрибут профессии она работала: в том, что Иаков был рыбаком, сомнений у зрителя не оставалось.
Вега поблагодарила Марию за то, что та подвезла ее на машине к церкви. Не успели они войти внутрь, как Биргитта схватила Марию за локоть.
— Я хочу с тобой поговорить. Можешь прийти ко мне завтра в девять вечера? Это важно! — Она сунула ей в карман пиджака свою визитку с адресом.
— А сегодня вечером после похорон мы не сможем поговорить? — шепотом спросила Мария.
— Нет, сегодня я не могу. — Биргитта тревожно огляделась, но, увидев Вегу, улыбнулась ей. Та не спускала с нее глаз.
— Хорошо, я приду завтра.
«Чего ты так боишься?» — хотела спросить Мария. Она отошла в сторону, пропуская других. В первом ряду между Улофом и Кристоффером сидела Мона. Интересно, придет ли Арне, думала Мария. Она исподволь оглядела церковь несколько раз, но его видно не было.
В церковь этим летним днем пришли немногие. Слова священника эхом отдавались в полупустом зале: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
В последнем ряду сидел Хенрик Дюне вместе с товарищами из Сил самообороны. Мария узнала Андерса Эрна и поздоровалась. Рядом с ним сидела женщина, наверняка та самая Ирис, которая поддерживала его в решении бросить курить. У нее был довольно суровый вид.
Когда они вышли на кладбище, чтобы проводить Вильхельма в последний путь, светило солнце. В тишине слышались только шаги по гравийной дорожке и мирный щебет птиц. Тихо, почти торжественно шелестели листья каштана. Мона шла первая. В своем черном длинном платье она казалась маленькой и худой. На бледных щеках пылали алые пятна. Волосы были собраны в тугой пучок и завязаны тонкой черной бархатной лентой. В руке она держала круглый белый камешек с небольшим углублением, куда проходил большой палец, окаменелость величиной со спелый инжир. Мона крепко сжимала его в руке, заставляя себя идти к открытой могиле, — шаг за шагом, вздох за вздохом, мысль за мыслью.
Однажды летним днем Вильхельм положил этот камешек ей в руку. Она вспоминала его слова: «Смотри, что я нашел в воде!» Они шли вдоль берега моря возле скалы Дигерхювюд. Вильхельм шел почти по воде, впереди, он всегда ходил на пять шагов впереди нее. А Мона несла корзину с едой для пикника. Ручка корзины впилась ей в руку. Закат горел всем великолепием красок на фоне темно-синей массы воды. Скульптуры, выточенные из известняка самой природой, казались против света темными силуэтами. Она помнила, что стоял почти полный штиль. Вильхельм оглянулся, посмотрел на нее почти с нежностью, взял корзину из ее рук и поставил ее на землю. На него падали лучи солнца. «Дай руку и закрой глаза, — сказал он и положил камень ей в ладонь. — Это тебе на память об этом дне».