Судьба Батории была предрешена еще при рождении. Никакой обычной жизни с мужем, детьми, никакого домашнего хозяйства. Такое существование всегда вызывало у нее чувство презрения, но сегодня она внезапно почувствовала в нем какую-то незатейливую привлекательность.
Женщина покачала головой. Будь она свободна, она не поместила бы себя в другую тюрьму, став женой и матерью. Нет, она и Магор стали бы охотиться. Они бродили бы повсюду и заходили так далеко, как им бы хотелось; они вели бы одинокую жизнь, никогда не опасаясь того, что Он вдруг накажет ее или что Тарек в конце концов отомстит ей, о чем он так долго мечтает. Она перестала бы ежедневно сражаться, силой утверждая уважительное отношение к себе и обеспечивая возможность увидеть рассвет следующего дня…
Мысли обо всем этом утомили Баторию. Магор, почувствовав ее волнение, завозился в своем ящике.
— Отдыхай, — велела она ему, и он снова затих.
Батория коснулась пальцами черной отметины на горле, этого знака, показывающего, что она не такая, как все. Свести это пятно и порвать с Ним было бы для нее подлинным чудом.
А вдруг Книга научит ее, как осуществить это чудо?
Проклят ты будешь в городе,
и проклят ты будешь на поле.
Прокляты будут житницы твои
и кладовые твои.
Проклят будет плод чрева твоего
и плод земли твоей…
Проклят ты будешь при входе твоем
И проклят при выходе твоем.
Втор. 28:16-19
27 октября, 16 часов 45 минут
по московскому времени
Санкт Петербург, Россия
Эрин прошла через российскую таможню, будучи еще в полусонном состоянии, но когда она и двое сопровождающих ее мужчин, выйдя из здания санкт-петербургского аэропорта, вступили на промерзший тротуар, она окончательно проснулась. Рун затолкал их в такси со сломанной печкой, водителю которого был явно чужд страх смерти. Эрин больше всего боялась замерзнуть, когда водитель, петляя и виляя из стороны в сторону, несся сквозь снежную пургу и не умолкая говорил им что-то по-русски. [74]
Внезапно таксомотор остановился перед чем-то похожим на городской парк, перед большим участком земли — по всей вероятности, зеленым в летнее время, — по обеим сторонам которого стояли ряды высоких деревьев. Сейчас сучья и ветви деревьев были голыми, а промерзшая трава скоро покроется толстым слоем белого снега.
Эрин и предположить не могла, насколько далеко очутится она от жгучей жары Масады. Еще вчера утром самой большой неприятностью, которую можно было ждать от погоды, был солнечный ожог, сегодня надо было опасаться переохлаждения. Стоило ей выбраться из такси, как санкт-петербургский ветер, пронизав насквозь плащ из шкуры беспощадного волка, тут же проморозил ее до мозга костей. Вместо песка ее щеки колол снег.
Солнце над головой выглядело неярким диском жемчужного цвета; его лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь густую облачность, давали мало света и еще меньше тепла.
Джордан шел рядом с нею, когда они, пройдя под каменной аркой, вошли в парк. Ей показалось, что он хочет взять ее за руку, и она, не останавливаясь, засунула сжатые в кулаки пальцы поглубже в карманы. Похоже, он обиделся, но Эрин не могла винить его — она просто не знала, как сейчас вести себя с ним. Она почти отдалась ему там, в Германии, и сейчас с тревогой думала о том, что было бы, если бы они дошли до конца. Джордан уже нравился ей слишком сильно.
С каждым шагом ее кроссовки еще сильнее скользили по обледеневшим камням дорожки. По обеим ее сторонам возвышались обрамленные травой возвышения. Эрин смотрела на них и не могла понять, зачем они нужны.
Джордан поднял воротник плаща, его нос и щеки уже покраснели. Она вспомнила, что чувствовала, прикасаясь губами к его подбородку, вспомнила тепло его губ на своей коже — и быстро отвела взгляд в сторону.
Идущий немного впереди Рун не испытывал никакого беспокойства по поводу недостаточности своей одежды и размашисто шагал в черной, колышущейся при каждом шаге сутане. Его белые, без перчаток, руки выглядели так же, как и при жуткой жаре на вершине Масады. В одной руке он нес длинный кожаный цилиндр, который Надия оставила для них в Германии. Эрин не могла даже представить, что находится в нем, и предполагала, что и Рун пребывает в таком же неведении. Прежде чем передать ему цилиндр, Надия опечатала его сургучом золотистого цвета, к которому приложила папскую печать — два скрещенных ключа, скрепленные лентой и увенчанные тройной папской короной.
— Ну что, Рун, — спросил Джордан, становясь по правую руку от падре. — Зачем мы здесь? Зачем мы пришли в этот промерзший парк?
Эрин подошла к Руну с другой стороны, чтобы услышать его ответ. До этого он сказал им лишь то, что они направляются в Санкт-Петербург, потому что русские войска после войны, должно быть, доставили Книгу в этот город. Эрин эта мысль тоже приходила в голову, когда она увидела в бункере мертвого русского солдата и услышала, как Надия прочитала бумаги, написанные кириллицей. Солдат ведь прибыл из этого города.
Эрин также помнила, что у этого солдата оставались жена и ребенок — дочь, которая, возможно, еще жива, проживает в Санкт-Петербурге и даже не подозревает, что каким-то иностранцам известно о смерти ее отца больше, чем ей самой.
Эрин была рада, что отдала тогда Надие эти письма из бункера и попросила передать их брату Леопольду. Может быть, их усилия хотя бы в малой степени успокоят душу этой женщины.
— Рун, — не отступала от него Эрин, желая узнать больше, ведь она заслуживала того, чтобы знать больше.
Падре остановился и посмотрел за присыпанное снегом земляное ограждение, дороги туда, где стояла редкая поросль тощих деревьев. Ветер шевелил еще оставшиеся на ветвях упрямые листья.
— Мы пришли сюда для того, чтобы попросить разрешения искать Книгу на русской земле.
— А зачем? — удивился Джордан. — Я думал, что сангвинисты не просят разрешений.
Бесстрастное, ничего не выражающее лицо Руна и на этот раз не выдало никаких эмоций, однако Эрин почувствовала исходивший от него страх. Она и вообразить себе не могла, что может существовать нечто такое, что может напугать Руна.
— Санкт-Петербург — это не наша территория, — несколько загадочно произнес он.
— А чья же тогда? — не унимался Джордан. — После падения Берлинской стены католическая церковь снова присутствует здесь.
Эрин, засунув руки поглубже в холодные карманы, устремила взгляд на конец дорожки, где стояла большая бронзовая статуя женщины в широкой юбке, держащей в поднятой руке какой-то предмет. Эрин прищурилась, но все равно не поняла, кем была женщина, которую изображала статуя. Она осмотрелась вокруг. Прежде она приняла это место за городской парк, но какой-то дух печали пропитывал окружающий это место воздух. Эрин даже не могла представить себе играющих здесь детей.