— Придурок!.. — прорычал он. И, обнажив огромный боевой нож, спросил: — Что ты с ним сделал?
— Ввел снотворное, — ответил я.
И ударил его ногой в пах.
Охранник даже не шелохнулся.
— Ты совсем спятил, докторишка? Чего брыкаешься? Думал сбить меня с ног?..
Внезапно он осекся. На лице его отразилось удивление. Оно стало еще заметнее, когда охранник разглядел кровь на своем животе.
— Мне, конечно, такое не по силам, — спокойно сказал я. — Но поскольку к моей подошве приклеен скальпель…
Охранник повалился на землю. Я выхватил у него нож и бегло осмотрел его рану.
— Ничего страшного, — заметил я. — Во всяком случае, не смертельно.
И быстро двинулся дальше.
— Папа! — внезапно услышал я отчаянный голос Билли из окна. И инстинктивно бросился на землю.
В следующую секунду пуля срезала ветку апельсинового дерева — там, где только что была моя голова.
Я вскочил и со всех ног помчался к дому.
Новый выстрел.
— Папа!
— Я иду, Билли!
И еще один.
Две пули попали в меня — одна порвала левое ухо, вторая застряла в правом бедре. Боль была невероятной.
Десять метров.
Пять.
Три.
Я схватил стоящий на веранде стул и обрушил его на стеклянную дверь. На меня метеоритным дождем посыпались осколки.
Я ворвался в дом.
На пару секунд я прислонился к какому-то предмету меблировки, даже не замечая, что это. Я больше ничего не слышал раненым ухом и потерял уже очень много крови, потоком хлещущей из бедра. Медлить было нельзя ни в коем случае.
Черт, надеюсь, этот ублюдок не задел хотя бы артерию!..
Я размотал клейкую ленту, которой был примотан к подошве скальпель, и кое-как наложил жгут. Затем достал из кармана шприц с адреналином и сделал себе внутривенную инъекцию. Сердце тут же резко застучало. Боль не уменьшилась, она по-прежнему ощущалась как темно-багровое пламя, полыхающее в голове, но, по крайней мере, теперь я мог идти.
Я пересек холл. Поднялся по лестнице. Прошел коридор. Анфиладу просторных комнат.
Все они были заполнены предметами циркового обихода. С потолка свисали трапеции, всюду мельтешили пестрые костюмы… Черт, прямо-таки музей!..
Последнюю дверь я изо всех сил толкнул ногой.
Она распахнулась. Мой сын был в этой комнате.
— Билли!
— Папа!
Я рухнул на колени.
Билли обхватил меня руками за шею.
— Все нормально, пап? — с тревогой спросил он. — У тебя кровь…
Я заставил себя улыбнуться:
— Все в порядке.
Билли выглядел совершенно здоровым.
— Пошли скорей, — вдруг сказал он. — Нужна твоя помощь.
— Кому?
Мой шестилетний сын взял меня за руку, явно не думая ни о какой-либо опасности, ни о нашей долгой разлуке — как будто все это было просто игрой, как будто мы расстались самое большое полчаса назад. Я с трудом сдерживал слезы. Он изо всех сил тянул меня за собой в смежную комнату. Она оказалась совсем маленькой по сравнению с остальными. Все стены были покрыты старыми цирковыми афишами.
— Мой друг заболел, — объяснил Билли. — Ты ведь сможешь его вылечить?
На кровати под балдахином я заметил хрупкую фигурку. Я склонился над ней.
Шон Рамон-Родригес открыл глаза:
— Кто… Кто вы?
— Не волнуйся, приятель, — с трудом произнес я. — Я доктор. Я тебя отсюда вытащу.
— Не думаю, что у тебя это получится, — внезапно произнес чей-то голос за моей спиной. — Во всяком случае, меня бы это очень удивило.
С этим словами Кош направил на меня пистолет — очевидно, тот самый, из которого недавно в меня стрелял.
Невольно прикрыв глаза, я сказал:
— Так и знал, что ты будешь здесь.
— Вы сделали ошибку, — произнесла Хелен Маккарти, входя в комнату. — Очень большую ошибку.
Хелен Маккарти, мэр Майами-Бич и кандидат в губернаторы Флориды, была явно не рада видеть меня в своем доме.
— Забери у него мобильник и оружие, — приказала она Кошу. — И все, что может быть использовано как оружие.
Кош вытряхнул все из моих карманов, бросил мобильник и шприцы на пол и раздавил их каблуком.
Хелен холодно смотрела на меня.
— Кто-нибудь знает, что вы здесь? — наконец спросила она.
— Никто, — ответил я.
— Вы в этом уверены? Даже Аарон Альтман?
— Даже он.
Она слегка расслабилась:
— Хорошо.
— Почему вы думаете, что он говорит правду? — сказал Кош ворчливым тоном.
— Потому для него было бы очень опасно рассказывать об этом кому бы то ни было, — пояснила Хелен. — У нас его сын. Доктор подозревал, что мы действуем в одиночку, но не был в этом уверен, поэтому решил не рисковать. — Потом повернулась ко мне: — Вы ошиблись по поводу бедняги Альтмана: он кристально честный человек. Но вы не хотели допустить ни малейшего риска, так?
— Именно так, — подтвердил я.
Хелен издала короткий смешок и продолжила:
— Представьте себе, мне не стоило никакого труда добиться временной опеки над Билли. Альтман хотел поместить мальчика в надежное место, и я с готовностью предложила собственный дом. Для Альтмана я ведь не просто какая-то важная шишка, я — его трамплин в политической карьере, его друг, наконец. И заодно его доверенное лицо. Мне пришлось потратить годы усилий, чтобы этого добиться.
Она прошлась по комнате. Кош все это время держал меня на мушке, а испуганные дети жались в угол. Благодаря горделивой осанке и длинному черному платью Хелен Маккарти выглядела еще более впечатляющей, чем на предвыборных плакатах.
— Какая жалость, — внезапно произнесла она. — Вы оказались таким милым молодым человеком… — Она остановилась. — Как вы догадались?
— На той вечеринке.
— Какой вечеринке?
— У Германа и Шейлы Лебовиц. В тот самый вечер, когда вы позвали меня, чтобы обработать вашу рану. Вас кто-то ударил. Вскоре я узнал, что это был Кош, — он мне сам об этом сказал. Небольшой бонус с его стороны…
— Что, ты правда ему об этом сказал? — спросила Хелен, обернувшись к кошу.
Тот отвел глаза.
— Немного поразмыслив, я нашел это странным, — продолжал я. — Оставить безнаказанным такое оскорбление, да еще накануне выборов, — это было довольно рискованно. К тому же это был вопиющий поступок сам по себе. Даже для Коша. Тем не менее вы категорически отказались подать жалобу в суд.