— Ты, правда, так считаешь? — У Джорджианы было слишком несчастное лицо для женщины, которая вот-вот обручится с герцогом. — Когда мы об этом говорим, все кажется возможным, но за ужином я так рассердилась на тебя.
— За что? Не могу этого понять, Джорджи, милая. По сравнению с тобой я всегда была бесцеремонной дурой, хотя обещаю с сегодняшнего дня вести себя высокомерно, как все в этой семье. Зачем ты вообще смотрела на нас с Джастином?
— Потому что он тоже смотрел.
Оливия откашлялась.
— Он — это герцог?
— Да. — Джорджиана нервно сжимала пальцы. — Когда ты смеешься, он смотрит на тебя. Каждый раз. Я не могла не заметить.
— Прости, Джорджи. Наверное, это все мой глупый безудержный смех, как говорит мама. Он ее тоже раздражал. Завтра я буду вести себя лучше, обещаю. — Оливию охватил стыд, но она к этому уже привыкла. — Я не знала, что вызвала у всех такой ужас.
— Ты не понимаешь. — Джорджиана смотрела на свои сплетенные пальцы. — Ты сидишь в конце стола, но мы все смотрим на тебя. Я чувствовала себя бумажной куклой.
Оливия нахмурилась.
— О чем ты?
— Бледная. — Джорджиана замолчала, а потом добавила. — Хрупкая и бессильная.
— Но это же нелепо! Скажи, что ты хочешь от меня, и я это сделаю. Мне нельзя шутить. Что еще я делаю не так?
— Ты меня не понимаешь. Когда ты смеешься, смеются все.
— Ты, наверное, сошла с ума. Когда это ты видела, чтобы герцогиня улыбнулась, не говоря уже о смехе? А что до твоего герцога, то у Сконса может быть много достоинств, но только вот чувство юмора к ним не относится.
Джорджиана покачала головой.
— Герцог умеет смеяться. Просто он довольно сдержан. Но когда смеешься ты, я вижу, как меняется его взгляд.
— Чушь, — спокойно возразила Оливия, притворившись, будто она этого сама не заметила.
Джорджиана потянула ее за прядь волос.
— У тебя прекрасный смех, Оливия. Когда я смотрела на маму с папой, мне всегда становилось грустно. Они были так поглощены воспитанием из тебя герцогини, что никогда не смеялись вместе с тобой.
На глазах Оливии выступили слезы.
— Джорджи, никогда не слышала от тебя ничего более приятного.
— В твоем смехе столько радости. Именно по этой причине Сконс очарован тобой.
Оливия ощутила сожаление. Она поднялась на ноги и налила себе чай. Ее руки чуть заметно дрожали.
— Это неправда, Джорджи. Ты не должна говорить таких глупостей. Я хохотала, как гиена, и бедняга, наверное, не слышал собственных слов. — Оливия рассеянно положила в чашку три ложки сахара.
— Мужчин не интересуют грубые шутки, Джорджи.
— Наверное. Но всем видно, что ты ему нравишься.
— Я громкая толстая женщина, обрученная с другим человеком, — спокойно ответила Оливия. — Ты неправильно истолковала его внимание, потому что любишь меня.
— Ты не толстая! Ты как персик, помнишь, я тебе говорила?
— Мне все равно. Ты прекрасна и стройна, а я нет. Но Руперту это безразлично.
Джорджиана собралась было спорить, но Оливия подняла руку.
— Твоя фантазия слишком разыгралась оттого, что герцог пару раз глянул в мою сторону. С этой минуты я буду вести себя невероятно заносчиво и напыщенно, так что аристократический дух за нашим столом ничто не потревожит.
Джорджиана нехотя улыбнулась.
— Наверное, ты права. Бедняга ведь потерял жену и сына и, видимо, забыл, как веселиться, если когда-то и умел. Поэтому он и смотрит на тебя, когда ты смеешься.
Оливия молча кивнула. Какая-то упрямая и глупая частица ее души хотела кричать, что Куин принадлежит только ей. Но это ведь нелепо. Она прекрасно знала, что не может покинуть Руперта. К тому же Куин был единственным шансом ее милой сестры занять подобающее положение в обществе.
— Что ты завтра наденешь на бал?
— Думаю, голубое шелковое платье с кружевами «шантильи».
— Ах вот как! В ход пойдет серьезное оружие, — поддразнила сестру Оливия.
— У меня странное чувство, что мать Сконса хочет устроить этот бал в качестве испытания. Разве не удивительно? Она постоянно допрашивает меня и Алтею, словно сравнивает наши ответы с заранее ею одобренными.
Оливия пожала плечами:
— В таком случае ты победишь. В детстве мы только и делали, что проходили разные испытания.
Джорджиана изогнула бровь:
— Ты, правда, так думаешь? И не пожимай плечами!
— Да.
— Кажется, я тебя понимаю.
— Все, за что нас ругали или хвалили, сводилось к одной цели. Сделать из нас герцогинь.
— Понимаю, почему тебе обидно.
— Правда?
— Потому что ты ни разу не прошла ни одного испытания! — крикнула Джорджиана, разразилась смехом и принялась носиться вокруг дивана, убегая от Оливии, которая бегала за ней, размахивая салфеткой.
Когда вдовствующая герцогиня Сконс устраивала бал, пусть и небольшой, у всех знатных семей в радиусе сорока миль тут же менялись планы. Ни один мелкопоместный дворянин, а тем более человек статусом выше не мог пропустить такое событие, если, конечно, ему не надо было присутствовать на похоронах матери.
А для некоторых и это не было бы достаточным оправданием.
Бал у Сконсов не отличался ничем особенным. Ее светлость никогда не заказывала двести лимонных деревьев, сгибающихся под тяжестью плодов, не усыпала зал орхидеями и даже не заказывала особое фруктовое мороженое у Гантера.
Наоборот, она строго придерживалась заведенного еще до нее порядка: кто-то из предков дважды приглашал на бал самого короля Генриха VIII, каждый раз с разными женами, а другой трижды принимал королеву Елизавету.
Зато зал, где устраивались танцы, был вымыт и вычищен до блеска, нанят маленький оркестр, заказано достаточное количество блюд, а из погребов принесли множество бутылок превосходного вина.
Герцогиня считала, что все остальное сложится само по себе, и так всегда и происходило. Ибо не было ничего более жалкого, чем взволнованная хозяйка дома.
Как обычно, в начале вечера герцогиня сидела во главе стола, куда пригласили гостей, собиравшихся остаться на ночь в Литтлборн-Мэноре, поскольку им пришлось преодолеть большой путь. После ужина их попросили перейти в музыкальную комнату. До бала оставалось совсем немного, и ее светлость сочла, что сейчас самое время подвергнуть обеих кандидаток очередному испытанию.
Поэтому она обратилась к гостям. Правда, это больше походило на приказ, нежели на приглашение.