— Ну слава богу. У монастыря вотчину царь не отнимет. Нищими теперь не умрем…
На улице послышался конский топот и человеческие голоса. Боярин Федоров осторожно выглянул в оконце. Всадники остановились у самого дома. Один из них спешился и стал стучать по воротам. Сердце у Ивана Петровича сжалось.
— Князь Афанасий Иванович Вяземский, — доложил слуга, — по слову и указу великого государя.
— Проси, — вздохнул Федоров.
Он давно знал молодого князя Вяземского, одного из первых людей в опричнине. Его приезд не сулил ничего хорошего.
Лестница заскрипела под тяжелыми шагами царского посланца. Боярин Федоров пошел навстречу. Гость и хозяин раскланялись холодно.
Когда все, что требовал обычай, было сказано и сделано, вельможи уселись на лавку в углу, под иконой.
— Не гад ты мне, Иван Петгович, — сказал Вяземский, — по глазам вижу, не гад.
— Да что греха таить, Афанасий Иванович, радоваться мне, видно, нечему…
— От тебя зависит, боягин, как скажешь, так и будет.
— Не понимаю, Афанасий Иванович, о чем ты разговор ведешь, зачем загадки загадываешь.
Слуга внес сулею с вином, два серебряных кубка и с поклоном поставил на стол.
— Прошу отведать, князь, — Федоров распечатал сулею и наполнил кубки, — во здравие!
Вяземский одним духом выпил вино.
— Надоело, — сказал он, стукнув ладонью о стол, — не хочу больше полоумному цагю служить. Ты понял меня, боягин? Мы цагю Ивашке клянемся, а он обезумел. Его впогу в клетку сажать.
— Замолчи, князь. Не потерплю в моем доме непристойные речи…
— Хогошо, боягин, знаю, ты вегный цагский слуга… Ты послушай, а потом, ежели хочешь, донеси Ивашке, пусть с меня с живого шкугу спустят.
Иван Петрович Федоров, один из самых умных людей, стоявших во главе Русского государства, не знал, что и думать. Вяземскому он не верил. В то же время он понимал, что князь не может надеяться провести его как воробья на мякине. И боярин решил слушать.
— Я человек пгямой, — продолжал Вяземский, — и пгямо тебе говогю — будь цагем на Гуси.
— Ты что, Афанасий Иванович? — еле выговорил Федоров.
— Подожди, не пегебивай. Как конюший, ты пегвый и чином и честью в госудагстве после цагя. Кому быть новым цагем, ежели стагый помге? Иному быть некому, кгоме кенюшего. Учинили бы мы тебя цагем и без выбигания.
На побледневшем лице Федорова застыл испуг. Он хотел что-то возразить, но Вяземский опять не дал.
— Я сам пгикончу безумца, — сказал он, поднявшись со скамьи и понизив голос, — только согласие дай. Дгугого цагя мне не надо. Цагевич Иван недалеко ушел от отца. А Володька Стагицкий гедьки гнилой не стоит, — презрительно добавил князь. — Напгасно около него бояге ходят.
Иван Петрович больше ни на что не надеялся. Если он, боярин Федоров, донесет царю на опричника, царь не поверит и казнит, а если не донесет и Вяземский сам скажет — все равно смерть.
— Князь, я не слышал твоих речей, — произнес он с мольбой. — Пожалей, не губи. Если богатства моего хочешь, возьми, все отдам.
— Эх, боягин, не вегишь ты мне, — с горечью продолжал Вяземский, — а я ведь пгавду говогил. Подумай, тги дня тебе даю. Откажешь ежели, тогда бегегись… Спасибо за хлеб да соль. Завтга у цагя увидимся. Пгиказал он тебе к обеду пожаловать.
Иван Петрович проводил царского опричника до крыльца и пошел в опочивальню жены. У него подкашивались ноги.
— Машенька, — сказал он, — смерть моя пришла. — И заплакал.
Успокоившись, он рассказал жене о странных и страшных словах Вяземского.
— Поезжай немедля к митрополиту и все ему поведай, может быть, он поможет, — посоветовала жена. — На него вся надежда.
Около полуночи конюший Федоров в сопровождении слуг проехал под воротами Фроловской башни. По Кремлю шла мощенная вершковыми досками улица до каменного Успенского собора. Недалеко от него виднелись ворота владычного двора с иконой и деревянным резным крестом. У ворот, бросив поводья слуге, боярин спешился и ударил в небольшой бронзовый колокол. Владычный двор, отгороженный от царского высоким деревянным забором, представлял собой маленький городок, похожий на царский. Однако он был гораздо беднее.
Задняя келья владычных покоев служила спальней. Постель митрополиту готовили на одной из широких скамей, приделанных к стенам. А утром слуги уносили белье в кладовую. Здесь же хранилась библиотека и служебная переписка. Трапезовать владыка садился в той же спальне.
Митрополичий слуга провел боярина через обширные сени, служившие для бесед с простым народом. Они миновали крестовую с высоким, до потолка, киотом. Перед старинными иконами в чеканных золотых ризах и дорогих окладах горели лампады. В поставце лежали церковные и богослужебные книги в тяжелых переплетах и рукописи.
Митрополит Филипп, а в миру Федор Степанович Колычев, принадлежал к старому боярскому роду Колычевых. В детстве он получил хорошее образование, а будучи игуменом Соловецкого монастыря, показал себя предприимчивым хозяином, умножившим монастырское богатство.
Боярина Федорова митрополит принял в задней келье. Он, как показалось Ивану Петровичу, поседел еще больше. На умном лице искрились серые живые глаза. Он внимательно слушал боярина, сидя на скамье, упершись руками на посох и положив на них подбородок.
Иван Петрович без утайки все рассказал владыке. И о челобитной грамоте князю Старицкому, и о приговоре бояр предать смерти царя Ивана, и о приезде Ивана Козлова с письмами польского короля Сигизмунда.
— Значит, ты выдать ляхам царя Ивана отказался? А Ивана Козлова отправил с приставами в Москву?
— Такое, святой отче.
— Хорошо сделал, боярин.
— Что же дальше, святой отче? Если царь опришнину не отставит, а наша челобитная князю Старицкому попадет в царские руки, много крови прольется. Грамоту я надежному человеку отдал — князю Ивану Мстиславскому. Он посулился все сделать.
— Ты думаешь, князь Мстиславский надежный человек?
— Думаю тако, святой отец.
Митрополит не стал возражать.
— Не будет у царя скоро верных слуг, готовых за Русскую землю голову сложить. Много воевод в застенках у Малюты Скуратова… Нельзя, владыка, терпеть опришнину. Обнищает Русь, обезлюдеет. Многие в Литву и в другие страны бегут, и казнями того не остановить.
Федоров замолчал и сидел, устремив взгляд на трепетное пламя свечи.
— Что еще ты хотел мне сказать, боярин?
— Поздно вечером ко мне князь Вяземский, царский любимец, приехал. Наговорил мне такого, что до сих пор голова кругом идет.
Иван Петрович подробно рассказал владыке о беседе с Афанасием Вяземским.