Надвигалось тяжелое время. Со всех сторон русскому государству грозили враги. Правительство царя Ивана всеми силами старалось уменьшить опасность.
После новгородского погрома царь Иван был милостив и миролюбив. В одном был непреклонен: он не мог простить обиды от нового шведского короля. Екатерина Ягеллонка вырвалась из его рук… Шведские послы, приехавшие заключить мир, долго ожидали приема. Наконец они встретились с Иваном Висковатым и Андреем Васильевым. По царскому велению руководители посольского приказа вновь потребовали выдачу Екатерины Ягеллонки, теперь жены короля. На других условиях заключать перемирие царь Иван отказался. Это был разрыв. После переговоров шведские послы были отправлены в Муром и посажены в тюрьму.
10 июня в Москву приехал эзельский епископ принц Магнус. Он появился с пышной, многочисленной свитой. Царь Иван принял его с благосклонностью. Переговоры шли успешно и через несколько дней закончились к удовольствию обеих сторон. Царь назвал принца Магнуса королем Ливонии, а Магнус царя Ивана — своим верховным владыкой.
— За доверие ко мне, любезный брат, я назначаю тебя и твоих наследников правителями всей Ливонии, хотя и имею двух сыновей, — сказал царь Иван, обнимая принца.
Чтобы покрепче привязать к себе нового ливонского короля, царь обручил его со своей племянницей Евфимией note 65 , дочерью покойного князя Владимира Андреевича. В приданое царь обещал пять бочонков червонного золота.
После торжественных проводов король Магнус отправился завоевывать свое королевство. Царь Иван отрядил ему в помощь двадцать пять тысяч русских воинов и назначил воеводами Ивана Петровича Яковлева и Василия Ивановича Умного-Колычева. Кроме русских войск, вооружил и большую немецкую дружину. Главной целью похода был город Ревель, захваченный шведами.
Советниками при короле Магнусе царь поставил опричников-немцев Иоганна Таубе и Элерта Крузе. Вечером, накануне отъезда, он, одетый по-домашнему, принимал их в своем кабинете. Едва взглянув на Ивана Висковатого, опричники низко поклонились царю и подошли к руке. Держались они с преувеличенным достоинством.
Царь Иван был ласков с ними.
— Прочти мне, Ваня, — обратился он к Иоганну Таубе, — письмо к ливонцам, кое ты сочинил.
Таубе вынул из большой кожаной сумки свернутую трубкой бумагу, развернул ее, откашлялся.
— «Царь московский желает свободы для немцев, но не хочет видеть в Ливонии поляков, литовцев и шведов; царь повелел удалиться из страны даже русским, ибо отлично понимает, что им не пригодно жить между немцев. Русский народ грубый и необразованный. Великий князь и царь — отличный государь, он не верит русским, потому что любит правду и справедливость. Права ваши не только будут сохранены, но и умножены, и ни один народ во всем христианском мире не будет пользоваться столь неизъяснимым благоденствием».
Закончив чтение, Таубе поклонился царю.
— Хороша ли грамота? — спросил царь Висковатого.
— Я написал бы иначе, великий государь. Зачем он на русских хулу возводит?
Царь Иван досадливо сморщился и махнул рукой.
— Тебя, Ваня, я князем сделал, золотом тебя осыпал, — обратился он к Таубе, — и тебя, Илья, над многими своими возвысил, из праха поднял. Верю вам, служите мне верно, помните крестное целование. Клялись мне верными быть и все по правде отписывать. А сделаете дело, как уговор был, еще выше подниму, города вам в отчину отпишу. Для верных слуг я ничего не жалею.
Царь сошел с кресла и в знак великого доверия положил руку на плечо Иоганна Таубе.
Немцы повалились на колени.
— Благодарим, великий государь, — перебивая друг друга, повторяли опричники, — знаем мы мудрость и милости твои.
— Добро, идите. — Царь махнул рукой.
Тучный Таубе поднялся с трудом, Крузе услужливо придержал его за локоть.
Поднявшись с колен, расточая поклоны, низенький толстый Таубе и длинный сухощавый Крузе задом пятились до самой двери.
— Ежели они помогут завоевать Ливонию, значит, не напрасны были мои подарки, — сказал царь и как-то по-особенному посмотрел на Висковатого.
«А за царя Ивана я головой стоять не стану, как раньше стоял… — вспомнил он слова думного дьяка, подслушанные Малютиным лазутчиком. — Будто наш царь Иван и не царского роду вовсе, а сын Ивана Федоровича Овчины-Оболенского».
И надо бы промолчать Висковатому, но, как всегда, он прямо и честно сказал:
— Ливонию не завоюешь подарками, великий государь, надо прочно держать войсками захваченные земли, строить новые крепости, охранять жизнь и имущество коренных обитателей. А мы каждый год вторгаемся в Ливонию и оставляем за собой только следы огня и меча, не имея твердых мест, кроме Нарвы, Юрьева и Феллина. Коренные обитатели, ранее добровольно переходившие на твою сторону, великий государь, ныне выказывают неудовольствие. Твои воеводы по-прежнему грабят…
— Довольно! — крикнул царь. — Не хочу слушать!..
Иван Висковатый поклонился. Им овладело ощущение нависшей опасности, но он не предполагал, что стоит на краю гибели.
— Скажи мне, Иван, — спросил царь, — ты всегда за меня стоишь, как прежде стоял?
«Ему известен наш разговор с Никитой Фуниковым», — догадался канцлер и решил не скрывать свои мысли.
— Сказать истину, великий государь, не кажешься ты мне, как прежде казался.
— Что так?
— Много крови невинной пролито. Под твоей рукой Русская земля оскудела. Вовсе ограбили ее опричники.
Царь Иван вспомнил и челобитную московских вельмож, вспомнил, что Висковатый говорил против ливонской войны. «Не много ли я терплю от раба?» И злость закипела в нем.
— Скажи, за Ливонию правильно я воюю?
— Нет, не правильно, великий государь… Сил больше нет у людей, а через силу много не навоюешь.
— Помни, Иван: кто против войны, тот мой враг. А теперь иди…
Тем временем думный дворянин Малюта Скуратов не дремал. В застенках Александровой слободы пытали заподозренных в измене новгородцев, собирали доносы, улики. Кто не мог вынести мук, клеветал на себя и других, и тех тоже пытали. В новгородские дела оказались замешанными московские сановники, пользовавшиеся особым доверием царя Ивана. В конце следствия был взят под стражу государственный канцлер Иван Михайлович Висковатый, казначей Никита Афанасьевич Фуников, боярин Семен Васильевич Яковлев, а с ними несколько думных дьяков разных приказов. Дьяки Василий Степанов и Андрей Васильев тоже оказались в числе государственных преступников.
Стараниями Малюты Скуратова изменники были найдены и среди опричников. Главные деятели опричнины, ее основатели, первые любимцы царя Ивана тоже оказались единомышленниками архиепископа Пимена. Малюта испросил позволения царя посадить под замок Алексея Басманова, старшего военачальника опричнины, его сына Федора Басманова — царского любимца. Князь Афанасий Вяземский был обвинен в том, что вместе с архиепископом Пименом собирался отдать Новгород и Псков Литве, извести царя, а на трон посадить князя Владимира Старицкого. Малюта Скуратов не стал выгораживать шурина. Наоборот, донос Григория Ловчикова он расцветил такими подробностями, что и самому стало страшно. Среди обвиненных в измене, кроме Афанасия Вяземского, Алексея и Федора Басмановых, оказались десятки видных опричников. Преступников, достойных смерти, в списках, приготовленных для царя, числилось около трехсот человек.