У Люсиль был типично французский трезвый ум, а потому она не обратила внимания на истеричные нотки в голосе Исидоры. Горничная выпрямилась, держа в руках пышный роскошный ворох светло-серебристого шелка, в котором сверкали крохотные бриллиантики.
— Хотите, чтобы я и вашу прическу украсила бриллиантами? — спросила она.
Это платье так плотно облегало фигуру Исидоры, что она могла надеть самый маленький корсет, скроенный так, чтобы увеличивать ее грудь, а талию делать еще тоньше. Платье шила личная портниха королевы Марии Антуанетты, и предполагалось, что, облачившись в это великолепие, его обладательница удостоит своим вниманием зеркальные залы Версаля, с которыми дымные коридоры резиденции лорда Стрейнджа имели весьма отдаленное сходство. Не говоря уже о том, что ей придется толкаться там среди самой разнообразной публики, в которой будут и герцоги, и фокусники. И все же…
— Да, — сказала она. — Конечно, к концу вечера я могу потерять несколько бриллиантов. Но я хочу, чтобы муж понял, что я не какая-нибудь заблудшая бессловесная овца, которую можно просто забросить в экипаж и отвезти в Лондон.
Услышав эти слова, Люсиль рассмеялась и принялась ловко зашнуровывать подходящий корсет. Исидора смотрелась в зеркало, спрашивая себя, какой, интересно, представляет себе свою жену герцог Козуэй? Она совсем не походила на бледную английскую розу, учитывая ее пышные формы и темные волосы.
Исидоре было ужасно обидно, что Козуэй долгие годы путешествовал по миру, а она ждала его возвращения. Интересно, за последние десять лет он хоть раз вспомнил о ней? Подумал ли о том, что стало с той двенадцатилетней девочкой, на которой он женился по доверенности?
Исидора была почти уверена в том, что для Козуэя она не более чем небольшая часть забытой когда-то собственности. Это буквально сводило ее с ума. Еще бы, ведь она годами размышляла о том, что за человек ее муж, а он пропадал где-то в поисках истоков Нила и даже не думал о ней.
— Помаду для губ, — сказала она Люсиль. — Кстати, я надену еще и туфли с бриллиантами.
— Шикарный туалет! — проговорила Люсиль и неожиданно рассмеялась, как умеют смеяться только француженки. — Герцог даже не узнает, что с ним приключилось.
— Именно так, — удовлетворено кивнула Исидора. — Знаешь, Люсиль, я ошибалась. Ева не самая лучшая модель. Мне следовало думать о Клеопатре.
Люсиль боролась с кринолином Исидоры, поэтому лишь пробормотана в ответ что-то невнятное.
— Клеопатра плавала по Нилу на корабле, обшитом золотом, — мечтательно промолвила Исидора. — Марку Антонию было достаточно только взглянуть на нее, чтобы он навсегда потерял свое сердце. А ведь так случилось вовсе не из-за того, что она выглядела женой-скромницей.
Люсиль выпрямилась.
— Думаю, герцог и не вспомнит слово «скромность», увидев вас в этом платье, — сказала она.
— Вот и отлично, — заявила Исидора, улыбаясь своему отражению, пока Люсиль набрасывала ей на голову серебристую вуаль. Лиф сидел на ней так, словно был сшит точно по ее фигуре, хотя, собственно, так оно и было. Примерки очень утомляли ее, но каждая потраченная на них минута того стоила. На талии шелк был заложен глубокими складками, так что приоткрывалась нижняя юбка из шелка цвета морской лазури. С первого взгляда можно было и не заметить крохотных бриллиантов, которыми были расшиты лиф и юбки, но благодаря им весь туалет искрился всеми цветами радуги. Такое платье превращало его обладательницу в королеву.
Точнее, в царицу Клеопатру.
* * *
Но все бриллианты мира не могли бы унять тот леденящий душу ужас, который охватил Исидору, когда она спускалась по лестнице. Она наконец-то увидит своего мужа. Впервые!
А что, если он уродлив? Без сомнения, у него обветренное на солнце лицо, и это самое малое. Скорее всего с соблюдением правил гигиены в Африке беда, сказала она себе. Козуэй мог также лишиться нескольких зубов. А глаза? Возможно, у него…
Исидора заставила себя остановиться, прежде чем эти предположения окончательно ее доконают. Кем бы он ни был, как бы ни выглядел — у нее наконец-то появится настоящий муж. И она сможет родить детей. Станет настоящей герцогиней, а не женщиной, известной всем как герцогиня Козуэй, а друзьям — как леди Дель Фино. Долгие годы она ждала этого события.
Эта мысль придала Исидоре решимости, когда она вошла в гостиную лорда Стрейнджа. Едва она появилась, в комнате наступила тишина: все присутствующие там джентльмены устремили на нее взоры — хотя, возможно, не на нее, а скорее на ее крохотный лиф, — после чего все как один поспешили ей навстречу. Исидора вздрогнула. Герцога среди них нет. Козуэй приедет позже.
Мужчины — это мужчины, твердила она себе, почувствовав, что при мысли о муже ее пульс бьется все быстрее и быстрее. Француз или англичанин, исследователь или фокусник — серебристое платье повергает на колени всех до единого.
Однако на сей раз чувственность ее туалета была не такой, как всегда. Прежде она игнорировала мужчин, глазеющих на ее бюст. Теперь Исидора внезапно поняла, что реакция мужа должна быть иной и что едва ли он просто бросил бы на нее полный страсти взгляд. Говоря откровенно, Козуэй имеет полное право сразу же повести ее наверх.
В постель.
Постель!
Конечно, она хочет спать со своим мужем. Она любопытна, она хочет детей, хочет…
Ее подруге Гарриет было достаточно одного взгляда на Исидору, чтобы понять, что происходит. Она подхватила ее под руку и буквально выволокла из гостиной, и это тут же случилось.
Парадная дверь была открыта, на улице валил снег. Дворецкий говорил что-то о нежданно плохой погоде, и тут…
Совсем рядом раздался мужской смех, и Исидора сразу же поняла: это Козуэй. Вначале она видела только его спину: это был очень крупный человек, в теплом пальто, в меховой шапке. Исидору охватила паника.
— Мне нужно подняться наверх! — прошептала она, едва не бросившись наутек.
— Слишком поздно, — сказала Гарриет, снова схватив ее за руку.
Так оно и было. Человек-гора повернулся к ним, и поскольку возле входа больше никого не было, их взгляды встретились. Он ее узнал. На платье он даже не взглянул, лишь посмотрел ей в глаза. Исидора с трудом сглотнула.
Когда он снял шапку и отдал дворецкому, по его плечам рассыпались черные волосы. При этом он не сводил с Исидоры взора. Его кожа цвета темного меда казалась теплой и уж никак не обветренной.
Не промолвив ни слова, он низко поклонился. Губы Исидоры шевельнулись, чтобы сказать… Что? В ответ на его поклон она присела в реверансе слишком поздно. У нее было такое чувство, будто она играла в какой-то пьесе. Он был…
Если бы Козуэй был Марком Антонием, Клеопатра скорее всего упала бы к его ногам. На английского герцога он не походил. Его волосы не были напудрены, на нем не было галстука и даже жилета. Он казался каким-то диким, неприрученным.