— Вы! — воскликнула она. — Вы собираетесь бегать за моей маленькой бедной герцогиней, не так ли? — В ее глазах полыхнул огонь, но Симеон почувствовал, что ее помощницы немного расслабились.

— Это обязанность мужчины, который оказывается лицом к лицу с такой красотой, которой обладает моя жена, — серьезно промолвил Симеон. Наклонившись, он взял руку Исидоры и поднес ее к своим губам. — Разумеется, если бы я увидел вас в молодости…

Синьора, качнувшись, вскочила на ноги.

— Можно подумать, меня мог бы соблазнить какой-то неоперившийся, неотесанный герцог! — Она всплеснула руками. — Лючия! Принеси-ка мне рулон шелкового газа!

— Смею ли я надеяться, что шелковый газ привезен из ткацких мастерских магараджи?

— Сами увидите! — сказала она.

Исидора выпрямилась, напряженно молча. Похоже, синьора не смеет противоречить ее мужу. Он грубо отверг газовый шелк, но потом неожиданно нашел приемлемой тафту. Она была вишнево-красной и чуть-чуть жестковатой.

— Так и вижу, как она пышной пеной спадает к ее ногам, а сзади тянется небольшой шлейф, — проговорил он.

— Но цвет… — Синьора Анджелико покачала головой. — Если бы только я могла…

— Постирайте ткань в чае, — посоветовал Симеон.

— Постирать ткань в чае? — переспросила модистка, опуская глаза на рулон. — Кажется, ее соткали феи, а если провести по ней рукой, пропустить ее сквозь пальцы, то слышится нежный шорох, как будто кто-то напевает шепотом какую-то чудесную мелодию.

— Конечно, — кивнул Симеон. Он еще раз поцеловал руку Исидоры, и дело было решено. Она будет ходить в платье из постиранной в чае тафты, отороченной тонкой полоской блестящих кружев, связанных в Брюсселе.

Синьору пьянил один вид ткани, которую нарисовало ей ее воображение.

— Ну а здесь, разумеется, будет декольте, — пробормотала она, обращаясь к себе самой.

— Мы закончили? — вставая, спросила Исидора.

— Ш-ш-ш… — Симеон приложил палец губам, призывая ее к тишине. — Некоторые вещи требуют времени.

— Только не для меня, — промолвила Исидора, оглядываясь, чтобы убедиться, что синьора Анджелико ее не слышит. Та и не слушала: прикрыв глаза, она слегка раскачивалась, погрузившись в собственные мысли — в точности как ее тетушка, когда та мурлыкала про себя новую сонату. — Первый материал был вполне подходящим. Не понимаю, почему ты проявил такой интерес к выбору ткани, если уж ночная сорочка мне понадобится для того, чтобы доставить удовольствие другому мужчине!

Симеон открыл было рот, но тут же снова закрыл его. Она своего добилась. Исидора сводила его с ума: когда она была рядом, он был готов забыть обо всем на свете.

— Мы могли бы уже быть дома, — вымолвила Исидора. — У меня еще одна встреча. — Она опустила глаза на часы, которые носила на ленте, и слегка вскрикнула. — Ох, я уже опаздываю! Прошу тебя!

— Я должен немедленно вернуться в Ревелс-Хаус, — сказал Симеон, когда они оказались в карете. — У меня возникло несколько серьезнейших проблем, связанных с поместьем. В Лондон я вернусь на следующей неделе, и мы сможем продолжить разговор об аннулировании брака.

Исидора подняла на него глаза.

— Само собой, — кивнула она. — Если я все еще буду в резиденции.

Ее слова поразили его снова, особенно если учесть, что произнесены они были абсолютно спокойным тоном.

Глава 11

Тор-Хаус, Кенсингтон

Лондонская резиденция герцога Бомона

27 февраля 1784 года

У герцога Бомона был отвратительный день. Он до того устал, что даже неловко покачнулся, выходя из кареты. Один из лакеев бросился к нему, словно герцог был восьмидесятилетним стариком, но Элайджа отмахнулся от него. Это было унизительно.

Тело отказывалось ему повиноваться.

Нет, он больше никогда не упадет в обморок на людях, как это случилось в прошлом году. Тогда он потерял сознание прямо в палате лордов.

Но сейчас невозможно ничего заподозрить: на вид с ним все в порядке.

Однако герцог понимал, что это не так. Он так и чувствовал, как над его плечом тикают часы, и этот звук стал громче с тех пор, как они вернулись с рождественских каникул. Потому что было так замечательно расслабиться, отдохнуть, съездить на праздники за город, повеселиться на одном из маскарадов, которые устраивала Джемма, поиграть с женой в шахматы, миролюбиво поболтать о политике со знакомыми, которые и не думали о том, что лишний голос на выборах — очень важная вещь. А вернуться в кипящее варево, какое представляла собой палата лордов, было очень трудно.

Нет, он больше не падал в обморок после того первого случая. Однако он то и дело отключался — всего лишь на секунду-другую. Поскольку он всегда сидел в эти мгновения, то никто ни о чем не догадывался.

А правда заключается в том, что ему необходимо поговорить с женой.

Джемма приехала из Парижа, чтобы они смогли зачать наследника. Элайджа с трудом мог выудить эти слова из глубин сознания. Не так он хотел спать с Джеммой. Их прошлогоднее примирение стало результатом сложной, но изящной игры. Они только начинали…

Надо сказать, герцог не понимал, что именно они начинают. Но он знал, что это важно. Куда важнее, чем что-либо.

И вот тело подводит его.

— Вы слишком много работаете, ваша светлость, — проворчал дворецкий. — Этим бездельникам из правительства следует научиться обходиться без вас какое-то время.

Однако лишь сам герцог знал, что он и без того сократил до минимума свою нагрузку. Улыбнувшись, он отдал Фаулу пальто и справился, где герцогиня.

— В библиотеке, ваша светлость, — ответил дворецкий. — Сидит у шахматной доски и ждет вас, я полагаю.

Зайдя в библиотеку, он на мгновение замер, чтобы полюбоваться открывшимся его взору зрелищем. Джемма была потрясающе красива, так красива, что его сердце замирало, когда он смотрел на нее. Окутанная светом множества свечей, она изучала шахматную доску. Ее волосы были уложены в сложную прическу, но не припудрены. На ней было открытое платье из цветастого газа, отделанное золотыми шнурами, которые завязывались под глубоким V-образным вырезом.

Его пульс забился быстрее. Как же он скучал по ней, по ее остроумию, красоте, по ее груди, блеску… Как, черт возьми, он мог не понимать всего этого, когда они поженились? Как мог он пропустить все эти годы, потратить их на политику и любовницу?

Чувство вины было его старым знакомцем, и, похоже, с годами оно становится все яростнее, а не исчезает.

Со своей стороны Джемма, кажется, простила его. Кажется.

Она подняла на него глаза, и от ее улыбки его сердце замерло.

Жизнь подарила ему жену, которая была — это герцог знал совершенно определенно — самой умной женщиной в Европе. И он оттолкнул ее ради другой женщины, единственным интеллектуальным достоинством которой было то, что она никогда не опаздывала на их встречи за все те шесть лет, что Сара Кобетт была его любовницей. А сейчас герцог Бомон даже не мог вспомнить ее лица, и это лишь усугубляло его чувство вины.