Он попытался отогнать неприятные воспоминания. За последние пять лет он тысячу раз разочаровывал отца, начиная с первых минут того несчастья. «Дьюленды никогда не прикидывались немощными, – звучал в ушах гневный голос виконта. – Где твоя сила воли, мужчина? Встань!» А он не мог. Память до сих пор хранила паническое ощущение катастрофы. Он хотел подняться, но его ждала новая неудача. Попробовал еще – и снова крах. И все же он не сдавался даже после ухода отца. Но ничего не добился, кроме еще большего унижения, когда под конец упал с постели. Проползав несколько часов на полу, он обмочился, так как не смог дотянуться до горшка. А шнур был высоко. Так и лежал он несколько часов в луже, как беспомощный новорожденный, пока камердинер не заглянул в его комнату.
С воспоминаниями в душу хлынул бесполезный гнев – поздно, отец уже мертв.
Квилу стало совсем худо. Он не попадет ни на какие похороны, если сейчас сделает то, к чему призывает ее взгляд и растерянная дрожь губ.
Подумав об этом, он сделался тверд как камень. Наслаждение никуда не уйдет – теперь Габби его жена. Зато мать, если он сотворит себе мигрень и не придет на похороны, никогда его не простит.
– Возможно, это и к лучшему, – пожал он плечами. – В конце концов, мы еще толком не узнали друг друга. К тому же в первый раз для девушек это довольно болезненная процедура. Надеюсь, ты знаешь об этом, Габби?
Она судорожно сглотнула и прошептала:
– Нет, я не знала. – Румянец на ее лице, еще не успев поблекнуть, вспыхнул снова.
Горечь воспоминаний сменилась раздражением. Если она его жена, так он должен ублажать ее по первому зову? «Черт подери, кто я – человек или жеребец?» – с досадой подумал Квил. Она вполне может подождать до возвращения в Лондон. И пусть привыкает к тому, что этого не будет по нескольку недель. У него слишком много работы, чтобы маяться мигренью чаще чем раз в месяц.
Сдерживая возмущение, он встал и прошел на другую половину комнаты. Он был доволен своим самообладанием, что подтверждал его поднятый подбородок. Позволить себе интимность в считанные часы после смерти отца было бы весьма неразумно.
Возле кровати, где Габби спала этой ночью, он круто повернулся. В гневе он был безжалостно-жестоким.
– Я понимаю, ты очень страстная женщина, Габби, – бросил он, не утруждаясь взглянуть на нее. – Но так как мы договорились быть честными, позволь мне сказать правду. Я не потерплю, если ты станешь смотреть овечьими глазами на кого-то, кроме меня.
– Я не буду, – пробормотала она, едва дыша от испуга. Судя по всему, Квил принимал ее за распутницу, которой невмоготу ждать окончания похорон.
– Что ты сказала? Я не расслышал. – Квил рассматривал камин, водя пальцем по полированному красному дереву.
– Я не буду ни на кого смотреть, – повторила Габби.
– Правильно. Тогда, я думаю, мы достигнем понимания. – Он снова повернулся кругом. – И в таком случае предлагаю сделать так, как мы договорились вначале.
В комнате повисла тишина. Но вскоре Габби нарушила ее глубоким прерывистым вздохом. Квил собирался уходить – она не могла этого позволить. Может, она и не так хорошо знает своего мужа, как он только что подчеркнул, но этот ледяной тон казался ей противоестественным.
– Подожди!
Ее голос был почти криком.
Квил, уже взявшийся за дверную ручку, обернулся.
– Что? Говори, Габби. У меня много дел. Нужно заниматься похоронами.
Она встала и пошла к нему, преодолевая дрожь в коленях. Остановилась на волосок от него и положила руки ему на грудь, распластывая пальцы на теплой поверхности.
– Мы еще не обо всем поговорили. – Она смотрела ему в глаза, не обращая внимания на боль под ложечкой. – Нет, – покачала она головой, когда Квил открыл рот, чтобы возразить. – Я не о том, что ты думаешь. У меня нет возражений против твоего плана. – Она изогнула губы в чуть заметной усмешке. – Я не сирена, чтобы заманивать тебя в постель, когда ум твой рассеян горем. – Она умолкла.
Квил ничего не говорил, только смотрел на нее сумрачным взглядом.
– Иногда человеку легче перенести горе, – продолжала Габби, опустив глаза и покручивая серебряную пуговицу на его сюртуке, – если он поделится с другим человеком. Ты вправе усомниться, что я испытываю ту же боль. И это естественно – мой отец еще жив. Но я пережила ужасную потерю в детстве. У меня был друг, Джохар, которого я очень любила. После того как он умер…
Да, он умер от холеры. Это Квил уже слышал, а слушать дальше он просто не мог. Она стояла слишком близко, и он утратил способность разумно мыслить. От ее нежной кожи на него наплывал запах жасмина – обещание удовольствия.
– Мы с тобой поженились, Квил, и важно, чтобы мы разговаривали друг с другом без гнева. А когда мы вступим в супружеские отношения – не имеет значения. – Сладкозвучный голос Габби был полон искренности.
Черт побери, опять туда же! Сколько можно напоминать о супружестве? Квил свирепо тряхнул головой.
– Когда человек в гневе, он и выражается соответственно, – упрямо подчеркнул он.
– Лучше оставить гнев там, где он возник. – Прекрасные карие глаза Габби лучились симпатией. – Ведь на самом деле ты не сердишься на меня, Квил. И все же разговариваешь со мной так, будто я сделала что-то недостойное.
Он чувствовал себя пятилетним мальчуганом, которого няня заставляет признать свою ошибку. По логике вещей ему следовало это сделать.
– Вероятно, ты права. Я не должен был так разговаривать с тобой. Извини меня, Габби.
Когда он отступил и ее руки упали с его груди, сразу стало холодно и неуютно. Он поклонился.
– Еще раз примите мои извинения, мадам.
– Мадам? – встревожилась Габби. – Почему ты так меня называешь? – Она растерянно кусала нижнюю губу, делая ее похожей на спелую вишню.
– Ты и есть мадам. – Квил пожал плечами, тщетно пытаясь вернуть себе самообладание. – Теперь ты виконтесса Дьюленд.
– Да, – кивнула Габби. – Но тебе нет нужды так обращаться ко мне.
– Хорошо. – Он снова пожал плечами. – Теперь мы достаточно поговорили? – Он попятился к двери, отыскивая за спиной ручку.
Габби замялась. Опять осечка. Ну как его разговорить? Нужно попытаться еще. Не зря отец называл ее упрямой.
– Нет, мы не обо всем поговорили, – заявила она с вызовом. Повернулась и села на край кровати, стараясь не смотреть на мужа. Было бы невежливо с его стороны уйти, не попрощавшись надлежащим образом.
Квил невольно заулыбался. А она упорная, его женушка. Она не собирается отпускать его так просто. Самолюбия и спеси – как у мужчины!
Он пошел к ней, постукивая сапогами по деревянному полу. С минуту он стоял рядом, поглядывая сверху, затем присел на край кровати. Рациональное начало его «я» пыталось его удержать, но кто же будет его слушать?