Оглядев опустевшую комнату, он откинулся на спинку стула и произнес:
– Что совершил ошибку.
– Только одну? – Герцогиня не смогла скрыть разочарования. – Я своим давно счет потеряла.
– Тогда у вас преимущество, потому что на моем счету не так уж много ошибок.
– Это вы так думаете, – уточнила Джемма.
– Вот именно. Но если уж я совершаю ошибки, то стараюсь это делать элегантно, – продолжал Вильерс. – Одной из моих ошибок стал Бенджамин, герцог Берроуз.
Джемма удивленно подняла на него глаза, но он предвосхитил ее вопрос:
– Я знаю, вы наслышаны о самоубийстве Бенджамина и о моей роли в этом деле. Мы с вами решили стать друзьями, но, боюсь, после смерти Бенджамина многие сомневаются, что я способен на искреннюю дружбу.
– Я с вами не согласна. Действительно, Бенджамин предпочел умереть…
– После того как проиграл мне в шахматы.
– …но его смерть не может бросить тень на вас. Бенджамин то и дело совершал необдуманные поступки, о которых после жалел.
– Вы правы…
Вильерс опустил взгляд, и его длинные ресницы скрыли от Джеммы выражение его глаз. Внезапно он снова взглянул на нее, и теперь в его глазах было нечто такое, что заставило ее слегка покраснеть.
– Я принял решение больше никогда не допускать ошибок в отношениях с друзьями, – проговорил герцог.
– Не бойтесь, я не убью себя в случае вашей победы, – ответила Джемма. – Можете даже меня критиковать. Во мне столь силен боевой дух, что я скорее убью вас, чем себя.
– Вот дрянь! – выругался Вильерс, впрочем, лицо его оставалось совершенно бесстрастным.
– Видите, мы действительно можем стать добрыми друзьями, – со смехом констатировала Джемма. – Я столь же страстная поклонница шахмат, как и Бенджамин, но когда проигрываю, то стремлюсь только к одному – отыграться.
– Шахматы – ваша единственная страсть?
Она замолчала, обдумывая ответ, но потом решила быть искренней до конца:
– Думаю, да. Я очень ценю своего мужа, друзей, обожаю брата, но мое сердце принадлежит шахматам. По моим наблюдениям, у таких, как я, других увлечений практически не бывает.
– Пожалуй, я – подтверждение вашей теории, – ответил Вильерс. – Но у меня нет семьи, которую я мог бы любить, поэтому мои чувства направлены на противоположный пол, хотя отношения с ним весьма непостоянны.
– Как и мои, – призналась герцогиня. – Это серьезный недостаток, который часто приводит к большим скандалам.
– И все же я бы не отрицал возможность любви столь категорично, как вы. Несколько недель назад, когда вы предложили мне свое расположение, я сказал, что никогда не пойду на связь с женой моего старого друга Бомона…
Джемма замерла – действительно, тогда, сердясь за что-то на мужа, она предложила Вильерсу себя, но он отказался.
– Так вот, я передумал, – продолжал герцог. – В те пять минут, когда моя жизнь висела на кончике клинка вашего брата, я вспомнил, что никогда по-настоящему не любил женщину. А ведь именно об этом я мечтал много лет! Не могу объяснить, почему столь опрометчиво пренебрег своей мечтой.
Лицо Джеммы напряглось.
– Надеюсь, вы не хотите сказать, что любите меня? – спросила она.
– Нет, конечно, – заверил герцог. – Но я могу вас полюбить. Уверен, из всех знакомых женщин вы единственная, кто может воспламенить мое сердце. Понимаете, для любви всегда нужна решимость. Обожая шахматы, я чувствую, что одной этой страсти мне недостаточно. Возможно, мы с вами найдем друг в друге то, чего нам не хватает.
– Если только мы способны на истинную любовь…
– Думаете, вы не способны? А вот у меня была любовь, правда, не в общепринятом, плотском смысле этого слова.
– Бенджамин?
– Да. И еще, – Вильерс снова поднял на Джемму глаза, и этот взгляд заставил ее вздрогнуть всем телом, – Элайджа Бомон, ваш муж.
– Вы же были друзьями детства…
– Он был прекрасен уже в ту пору.
– Мой муж?
– Он хотел переделать мир, строил различные планы и без устали делился ими с другими.
– Элайджа до сих пор полон планов, – с симпатией заметила Джемма. – Похоже, он уверен, что без него палата лордов не сможет работать.
– Он думал так и раньше, и, возможно, был прав. Элайджа не только умен, он честен, а это большая редкость среди политиков.
– Что же погубило вашу дружбу?
– Что обычно губит мужскую дружбу? – криво усмехнулся Вильерс.
– Женщина? – догадалась Джемма.
– Ее звали Бесс. Я хотел бы в красках описать ее красоту, но, на беду, слишком плохо помню ее лицо, хотя искренне любил ее или думал, что любил.
– И Бомон тоже? – не удержалась от смешка Джемма. – Представляю, как вы с ним соперничали друг с другом в борьбе за внимание этой Бесс. Судя по имени, она не принадлежала к нашему кругу и вы не могли на ней жениться, да?
– Имя ничего не значит: одну из моих высокородных кузин тоже звали Бесс – Вильерс встал и предложил собеседнице руку. – Но вы, разумеется, попали в точку, потому что наша Бесс занимала вполне достойное положение в обществе – она разливала пиво в деревенском трактире.
– Представляю, как вы с Бомоном просиживали там день и ночь, надеясь привлечь взгляд ее голубых глаз.
– Нет, я сидел там один. Видите ли, в юности мой огромный нос казался еще больше…
– Но вы все же завоевали Бесс, – предположила Джемма, думая о том, что в молодые годы Вильерс, вероятно, был чудо как хорош. Она бы и сама на месте Бесс не устояла перед ним.
– Да, но только до тех пор, пока Бомон не решил ее у меня отнять.
– Это несправедливо и совсем на него не похоже.
– О, на свете много непонятного, – со вздохом заметил герцог, открывая дверь библиотеки. – Я только хотел сказать вам, Джемма, – он произнес ее имя нарочито медленно, с нежностью, – что я совершил ошибку, отвергнув ваше великодушное предложение.
Джемма растерялась, не зная, что ответить.
К ее удивлению, Вильерс отвесил глубокий поклон и продолжил:
– Хочу честно предупредить, ваша светлость, я сделаю все, чтобы вас соблазнить.
Он развернулся и зашагал прочь, шурша своим великолепным шелковым плащом.
Остолбеневшая герцогиня осталась стоять в коридоре, провожая герцога взглядом.
«Страшно подумать, что произойдет, если сии амазонки откроют дружеские объятия юным нимфам, целомудренным, добродетельным дочерям наших самых родовитых семей! Увы, молодые леди весьма уязвимы, да, уязвимы для источающего соблазн греха…»