– Хуже всего, что мне пришлось заплатить полную цену за свою шахматную королеву, – усмехнулась Джемма, когда они с Поппи уселись в карету, – в то время как ты отдала за свои безделушки меньше половины той суммы, которую запросил мистер Груднер. Это несправедливо!
Улыбнувшись, Поппи заметила с видом нераскаявшейся грешницы:
– Мама считает, что леди не пристало торговаться.
– Как тогда назвать неравноценный обмен, который только что произошел? Бедняга запросил с вас за косточку пятьдесят фунтов, а вы заплатили, кажется, всего четыре?
Герцогиня Флетчер довольно ухмыльнулась:
– Я называю это…
– Определим ваше поведение как «неповиновение», – сухо перебила ее Джемма. – Похоже, вместе с мужем вы бросили и свою маман.
– Именно так, – согласилась Поппи, откидываясь на подушки и открывая мешочек со своим только что приобретенным сокровищем.
– Да ты настоящая бунтарка. – Голос Джеммы был по-прежнему сух.
– Мистер Груднер сказал, что твоя шахматная фигура раньше принадлежала лорду Стрейнджу, это правда? – спросила Поппи. – Ах, как бы я хотела посмотреть его коллекцию!
– Это скандально известная личность, дорогая, – возразила Джемма. – Даже я с моей репутацией не могу себе позволить визит в Фонтхилл, имение лорда Стрейнджа. Как ты думаешь, почему он продал не весь комплект шахматных фигур, а только белую королеву? Странное, какое-то бездушное решение.
– Почему ты не можешь поехать в Фонтхилл? Я намереваюсь это сделать.
– Репутация, которой пользуется лорд Стрейндж, в десять раз хуже моей. Его отвергли даже самые терпимые члены общества, в чьих глазах я – просто ангел.
Поппи наклонилась вперед.
– Я хочу осмотреть его коллекцию, – упрямо повторила она. – И еще – пойти в музей Ашмола [12] и в Королевское общество. Мама никогда не позволяла мне посещать его заседания, хотя туда регулярно пускают дам.
Изумленная Джемма по-новому взглянула на свою юную спутницу. Лицо Поппи было, как всегда, прелестно, но теперь от внимательного взгляда герцогини Бомон не укрылись ни твердая линия подбородка, ни решительный огонек очаровательных глаз.
– Мисс Татлок – секретарь женского отделения Королевского общества, – заметила она.
– Та самая молодая женщина, которая флиртует с твоим мужем?
– Мысленно я называю ее «мисс Синий Чулок».
– Как бы я хотела придумать какое-нибудь хлесткое прозвище для Луизы, – улыбнулась Поппи. – Но для этого я ее слишком люблю.
– У нас с мисс Татлок совсем другой случай. Я ее терпеть не могу, хотя признаю, что это абсолютно несправедливо по отношению к ней. Насколько мне известно, бедняжка влюблена в Бомона платонически, а он из страха за свою драгоценную репутацию никогда не решится ни на что более интимное, чем простая беседа.
– Тогда нужно направить внимание мисс Татлок в другом направлении, – уверенно предложила Поппи. – На этот случай я знаю одного замечательного молодого ученого, доктора Лаудена.
– Но она не может стать женой простого ученого из Оксфорда, каким бы замечательным и умным он ни был, – возразила Джемма. – Мисс Татлок попала в ловушку наших светских устоев, поскольку она из этих, ну, ты знаешь, – бедных, но гордых пэров.
– Доктор Джордж Лауден тоже не последний человек – у него тоже есть титул «достопочтенный». К тому же в будущем он может стать следующим виконтом Хоувиттом.
– Тогда твоя идея великолепна, дорогая, – похвалила Джемма.
– Решено – я пойду на следующее заседание Королевского общества, на котором разрешено присутствие дам, и представлю мисс Татлок доктору Лаудену.
– Но как ты сама познакомилась с этим ученым, Поппи?
К удивлению герцогини Бомон, ее собеседница слегка покраснела.
– Я написала ему письмо, – призналась она. – Понимаешь, он опубликовал научную статью о трехпалых ленивцах в журнале «Труды Королевского общества». Некоторые его наблюдения показались мне очень интересными, но я обнаружила, что он оставил без внимания один важный аспект, связанный с когтем на тыльной стороне лапы, о котором писал доктор Хемблтон в своей более ранней статье.
– Ты написала ему письмо? О трехпалых ленивцах? – не поверила своим ушам Джемма. Она ожидала чего угодно, но такого…
Поппи кивнула.
– Так, тайная переписка с замечательным молодым человеком, – ухмыльнулась Джемма, откидываясь на спинку сиденья, – Ты, кажется, так его отрекомендовала?
– Но я писала доктору только как ученому… – принялась было оправдываться еще больше смутившаяся любительница природы.
– Ну разумеется, – фыркнула герцогиня Бомон, – как же иначе? Только как ученому. Он тебе ответил?
– Ты все неправильно поняла…
– Так он ответил? И сколько же писем ты ему послала, мисс Безупречная Репутация?
– Неужели ты всерьез полагаешь, что он мог подумать… – переменившись в лице, пробормотала Поппи.
– Кто знает, что он мог подумать? Для меня ход мыслей мужчины – тайна за семью печатями. Будем считать, что ты общаешься, правда, только в письмах, с одним из величайших ученых мира.
– Доктора Лаудена вряд ли можно назвать великим ученым, – покачала головой Поппи. – Он прекрасный знаток трехпалых ленивцев, но в статьях о своих исследованиях делает много ошибок. И я подозреваю, что он сентиментален и хранит все письма и записки. – Видя, что Джемма продолжает посмеиваться, она поспешила добавить: – Поверь, я и не думала переписываться с ним тайно.
– Вот как? Ты показала письма Флетчеру?
– Он только отмахнулся, ведь его совершенно не интересуют ленивцы.
– Ничего удивительного, твой муж совсем не похож на знатока двупалых ленивцев.
– Трехпалых ленивцев, дорогая Джемма, трехпалых, – поправила подругу Поппи. – Уверена, ты бы ими заинтересовалась, потому что доктор Лауден умеет увлекать.
– Сомневаюсь.
– А вот у меня так устроена голова, что я не могу забыть даже крошечной детали из того, что меня увлекло.
– А я вечно все забываю, – посетовала Джемма.
– Все, кроме сыгранных тобой шахматных партий, не правда ли? Моя память работает так же, когда речь идет о статьях, посвященных ленивцам, мартышкам или еще чему-то в том же роде. Ах, она доставляет мне ужасные неудобства.
– Почему?
– Потому что из-за этого свойства я веду себя неподобающим образом, – ответила Поппи, огорченно сморщив хорошенький носик. – Но я ничего не могу с собой поделать. Как увижу книгу или статью об интересующем меня предмете, меня охватывает прямо-таки необоримое желание ее прочесть. Мама ненавидит мое увлечение.