Это хорошо, что у нее есть такая сестра, которая схватывает все на лету.
Вилла уложила ее волосы волнами и завитками и украсила фиолетовыми блестками, превосходно оттенившими ее глаза. Долой смерть, долой барсука — она отлично выглядит! Она даже послала воздушный поцелуй себе самой в зеркале, от чего Вилла прыснула, не удержавшись.
— Я не слишком экстравагантна? — спросила она у нее, собираясь подняться.
— Нет, у вас все прекрасно, более чем прекрасно.
«Более чем, — отметила про себя Элинор. — Она намекает, что я похожу на шлюшку». Эта мысль ее взволновала.
— Меня огорчает лишь то, что мы теперь не в Лондоне и здесь недостаточно джентльменов, готовых пасть к вашим ногам, — заметила Вилла.
— Не уверена, что мне это нужно, — сказала Элинор. — Ты сама хотела бы этого?
— О, это совсем не для меня, — покачала головой Вилла.
— Почему?
— Потому что я не леди. Вы можете иметь у своих ног четырех или пятерых, а мне довольно и одного у скромного очага.
— Мне тоже нужен только один, — сказала Элинор.
— О, это будет большое упущение с вашей стороны, — сказала Вилла, покачав головой. — Вы так красивы и богаты, у вас столько платьев! Для каждого джентльмена найдется свое, и не одно. Нужно веселиться. Джентльмены должны оспаривать друг у друга право на ваше внимание, они должны сражаться из-за вас.
— Но они будут сражаться ради своих чувств или ради моих? — поспешила уточнить Элинор.
— И ради своих, и ради ваших, — ответила Вилла. — Они ценят дороже то, что нелегко досталось. Чем больше соперников, тем желаннее леди. Она же в итоге может гордиться собой и своей славой.
— Не думаю, что это можно отнести к Вильерсу, — возразила Элинор. — Он ищет мать для своих детей.
— Но от вас он ждет отнюдь не материнских чувств, — улыбнулась Вилла.
Вильерс бросал последние взгляды на свой образ в зеркале, пока Финчли терпеливо стоял рядом, держа запасной шейный платок на вытянутой руке. На тот случай, если господин пожелает заменить тот, что уже на нем. Господин был в своем любимом камзоле цвета свежей весенней зелени с пурпурным виноградным орнаментом. Волосы его были зачесаны назад и перевязаны бледно-зеленой лентой.
Он выглядел, как и положено его титулованной особе, ненавистным и всевластным герцогом, владельцем многих земель, держащим вооруженную орду для их защиты. Выглядел человеком, не подверженным случайным и неподобающим эмоциям. Одна из них называлась стыд, а другая — страх. Он не знал ни того, ни другого, пока не узнал, что с его незаконнорожденными отпрысками все не так хорошо, как он думал.
В тот же миг он ощутил себя больным и слабым. А это недопустимо!
И то, что Элинор ведет себя с ним, как ей заблагорассудится, тоже недопустимо! У него нет времени учиться флирту, он должен принять важное решение. Ему нужна надежная жена и мать его детей, а не ветреная, хотя и пылкая любовница. Бог свидетель, его дети слишком много натерпелись, они заслуживают лучшего будущего. У него заходили желваки на скулах, когда он снова представил себе тот свиной хлев и Тобиаса, бродящего за канализационной решеткой под Темзой.
— Перчатки, ваша светлость, — напомнил Финчли.
— Рано, я еще должен заглянуть в детскую.
Вильерс с трепетом потянул на себя соседнюю дверь.
Эти новые девочки, найдет ли он ключ к ним? С Тобиасом они уже отлично нашли общий язык. Но дома остались еще один сын и одна дочь, с которыми ему было пока очень непросто.
Первое, что он увидел, отворив дверь, — это золотое облако волос Лизетт, сидевшей в качалке перед камином. Она что-то напевала своим чарующим, чистым голосом, который слегка притушила, исполняя колыбельную.
— Спи спокойно, малыш, не вертись на самой вершине, слышишь, ветер гуляет в долине... — пела она.
Люсинда и Филлинда калачиком свернулись у нее на коленях в белоснежных ночных сорочках.
Когда ветер качает твою колыбель,
Тихо лежи, не тряси постель.
Сук треснет, и она упадет с кроны зеленой в водоворот...
Завидев Вильерса, она остановилась на мгновение, и тут же маленькая ручонка потянулась к ее золотистым прядям: «Пой же, пой», — потребовала, вероятно, Люсинда, как самая бойкая.
Вильерс просиял от умиления. Ему редко пели эту песню. Его няня была слишком горда своей ролью наставницы герцогского отпрыска, чтобы еще и петь.
Но мама поймает, на крону вернет,
Где птичка поет и гнездышко вьет.
Здесь ее дом, а твой — в долине,
Он тебя ждет, спи, мой любимый.
Когда лягут сумерек тени,
Мама возьмет колыбель в тот славный дом,
Где всего теплее.
Пусть ветер качает сосны в долине,
У нас есть кров и уголь в камине.
Вильерс видел, как ослабла детская ручонка, отпуская локон Лизетт. Теперь уже обе девочки спали, убаюканные ее сладким голосом. Она шевельнулась с намерением встать и уложить их в кроватки. Но Вильерс захотел сделать это сам.
Его дочки. У них были черты его бабушки, ее фиалковые глаза. И они были так свежи и так сладко посапывали во сне своими розовыми одинаковыми носами.
— Осторожнее, не разбуди их, — сказала Лизетт, стоя у его плеча.
У стены стояли две одинаковые кроватки, и он сначала хотел разложить их по своим местам. Но не сделал этого. Он опустил их в одну кроватку и, отступив на шаг, залюбовался ими вместе с Лизетт.
Две одинаковые малышки... Они переглянулись, как добрая супружеская чета, когда Люсинда закинула свою ручонку на плечо сестры, словно защищая ее.
— Когда они вырастут, у тебя наступит беспокойное время, — заметила Лизетт. — От женихов не будет отбоя.
— Меня беспокоит другое, — заметил Вильерс, — они могут быть отторгнуты светом.
— Если бы они были мои, я научила бы их пренебрегать мнением света, — сказала Лизетт.
— Этому не так просто научиться, — сказал он.
— Лондонский свет полон глупых ничтожных персон. Я поняла это и отвернулась от него. Им он тоже ни к чему.
— А как же мой герцогский титул? — спросил Вильерс.
— Титул как титул, что в нем особенного?
— Ты не уважаешь его? — удивился Вильерс. — Ты — дочь герцога?!
— Мой отец весьма безразличен к своему титулу, почему же я должна думать иначе?
Вильерс мысленно представил себе герцога Гилнера. Это был превосходный член палаты лордов. По всем статьям.
— Твоей матери не стало. Прошло уже несколько лет. Неужели он не подумывает о женитьбе?