– Не говорите так! – сказала Имоджин.
– Почему же?
Рейф понял, что забыл изменить голос, и тотчас же заговорил более низким тоном и с профессорскими интонациями:
– Незаконнорожденные дети великих людей невидимы для света. Мы как тени, иногда упоминаемые в завещаниях, но чаще забытые.
– Очень поэтично, – заметила Имоджин. – Должна сказать, что мне трудно рассматривать доктора теологии как некую фигуру, обитающую в тени. Рейф сказал мне, что во всем университете Кембриджа такого звания удостоились лишь восемь человек.
– Но для вас я все равно что тень.
– Не совсем. Меня очень мало интересует свет и его мнение.
В ее голосе он уловил подлинное равнодушие.
– Хотя скажу, что удивительно легко разговаривать с человеком, одновременно являющимся членом светского общества и не принадлежащим к нему.
– Но я ни в коем случае не причисляю себя к светскому обществу.
– Вы любимый брат герцога Холбрука, – решительно заявила Имоджин. – Хотите вы того или нет, но теперь вы стали членом общества. И, если только я правильно поняла Рейфа, вашу дочь воспитают как полноправного его члена. Итак, мы – ваша судьба, Гейбриел.
– Вы можете называть меня Гейбом, после того как мы с вами распили целый бочонок вина. Или нет? – спросил Рейф.
– Мы вовсе не распили вместе бочонок вина, Гейбриел. Я разделила его с прекрасной Кристабель.
– Гейб, – подсказал Рейф. Хотя ему и самому было неясно, почему он так настаивает на том, чтобы она называла его именем другого человека. Но он хотел, чтобы между ними установилась близость. Ведь он целовал ее.
– Что вы думаете о Рейфе? – спросил он, говоря себе, что задал этот вопрос, только чтобы услышать, как она произнесет его имя.
– О Рейфе? – переспросила она, но ничего больше не добавила.
– Вы все еще хотите видеть меня? – спросил он, стараясь говорить медленно и невнятно. – Могу я проводить вас в ваши комнаты?
Вот он наступил, этот момент, когда вопрос был задан прямо.
– Нет. – Она пошевелилась, и он услышал легкий шорох в темноте, а потом с трепетом ощутил это движение до самых кончиков пальцев ног. – Я вымокла в вине и чувствую себя не очень уютно. Но может быть, мы еще раз съездим в Силчестер? Этот вечер так не похож на все предыдущие в моей жизни…
– Завтра вечером? – спросил он небрежно, будто ее отказ ничего для него не значил. И как он рассчитывал скрыть от нее, кто он на самом деле, если окажется наедине с ней в ее комнате? По всей вероятности, с усами придется расстаться, как и со штанами.
– И завтра вы снова предложите проводить меня в мою комнату? – спросила она. – Должна честно сказать, Гейб, я не уверена, что готова к грехопадению, как мне представлялось прежде.
Он ждал, что она произнесет эти слова раньше. Но вот теперь она их сказала, и сейчас единственное, чего ему хотелось, – это схватить ее в охапку и отнести в спальню. Ее округлые ягодицы, проступавшие сквозь плед, плащ и нижнее белье, сводили его с ума.
– Думаю, для меня главным было услышать, что я желанна, – сказала Имоджин.
– Это так, – проворчал он. И откашлялся, прочищая горло. – Почему бы нам не оставить эти разговоры до завтрашнего вечера? Пусть все решится само собой.
Она рассмеялась.
– Так сказал бы Рейф.
– Что вы имеете в виду? – спросил он, хмурясь, потому что в темноте она не могла видеть его лица.
– Вы знаете Рейфа. – Она слегка пожала плечами, ее округлый задик скользнул по его коленям, и это было восхитительное ощущение. – Он считает, что планировать заранее – потеря времени.
«Это несправедливо», – подумал он, но вовремя прикусил язык. План или прелюдия – все едино.
И в эту минуту Рейфл Джорден, герцог Холбрук, понял, что он играет всерьез. Он был намерен соблазнить свою подопечную, под собственным или чужим именем – не важно. И собирался закрепить ее за собой навсегда.
И сознание этого было столь неожиданным и сокрушительным, что он погрузился в полное молчание и до прибытия домой даже не заметил, что платье Имоджин промочило вином и его собственное и эта влага проникла сквозь ее плащ и плед, и штаны его намокли.
На следующий день около полудня Имоджин выпрямилась и села в кровати.
– Джози! Что, ради всего святого, ты здесь делаешь?
– Я прибыла час назад, – ответствовала младшая сестра. – Я устала от горной Шотландии. Это скучное место, полное снега и глупых шотландцев.
Джози любила горную Шотландию.
– Аннабел в порядке? – спросила Имоджин. – Как младенец?
Джози плюхнулась на край кровати.
– Аннабел круглая, как небольшой маяк. Эван большую часть времени массирует ей плечи, спину и пальцы ног. И она столько спит! Это все равно что наблюдать за таянием снегов. Мне это наскучило.
Джози говорила не так, как ей было свойственно. Не как Джози. Голос ее звучал как-то невесело, подавленно.
– В чем дело? – спросила Имоджин. – Что случилось?
Джози бросила на нее раздраженный взгляд.
– Совершенно ничего. Неужто мне не дозволено устать от созерцания любовного воркования?
– Когда я покидала Шотландию, ты твердо решила вернуться в Англию только к началу сезона.
– И провести всю зиму в горах? Что мне делать в этом Богом забытом замке в обществе двух воркующих голубков, нескольких старых монахов и…
– Джози, – сказала Имоджин, прерывая эту жалостную тираду, – ты привезла мне письмо от Аннабел? Могу я его прочесть?
– Я не утаила его от тебя, – раздраженно заявила Джози. Она открыла ридикюль и протянула Имоджин конверт.
– Она пишет, что ты несчастлива, – откладывая письмо, сказала Имоджин. – А почему, она не знает.
Джози прикусила нижнюю губу.
– Джози!
– Мне там не по себе! – взорвалась она. – Мне перестало нравиться их общество.
– Какое именно общество?
Джози махнула рукой:
– Да все они…
– Иди-ка сюда. – Имоджин протянула ей руку. Джози неохотно послушалась.
– От тебя пахнет вином, – сказала она, и голос ее дрогнул.
– А от тебя – близкими слезами. Что случилось? Что-то ужасное?
– Нет, – ответила Джози бесцветным голосом. – Вовсе нет. Мне не стоило волноваться. Я все время это себе твержу.
Имоджин крепко сжала ее в объятиях.
– Расскажи мне.
– Это слишком унизительно.