Огромное помещение, выложенное желтой рифленой плиткой, предварялось рядом турникетов, как в метро. Во всех, кроме одной, ячейках турникета стояли стулья с облезлыми спинками, а в единственной свободной торчал охранник. Время от времени он смачно зевал и прикладывал голову на скрещенные руки.
– Вы куда?!
– На двадцатый этаж.
– В бюро пропусков. Здесь без пропуска нельзя. И с собаками тоже нельзя!
– Секретный объект? Ветеринарный карантин? – уточнил Троепольский, и Полина проворно поволокла его за руку в сторону стеклянной будки.
– Что с тобой такое?! Он тебя вообще не пустит никогда!
– Да и черт с ним.
– Не черт с ним. Тебе сюда нужно или нет?
Она была совершенно права. Ему было нужно, а охранник вполне мог его не пустить.
Пропуск был заказан только на него – ясное дело, потому что он не предупреждал неизвестную Зою Ярцеву, что явится с Полиной и еще с Полининой собакой.
– Я тебя подожду, – пообещала Полька, и это простое обещание приободрило его.
Лифт был таким огромным, что в него при необходимости можно было погрузить нескольких лошадей. В одиночестве – без лошадей – Троепольский чувствовал себя в нем неуютно.
Зеленый мигающий датчик замер на номере “двадцать”, двери разошлись, и прямо перед Троепольским на противоположной стене во всей красе предстало нечто, собранное из крашеной пластмассы, алюминиевых чушек и разноцветных проводов. Оно занимало всю стену и называлось так: “Макет гидроузла на реке Чучара, Алтайский край”. Троепольский некоторое время любовался макетом, а потом оглянулся по сторонам.
Длинный институтский коридор с черными паркетными полами и множеством дверей простирался в обе стороны, без конца и без края. Хлипкая плевательница на одной ноге торчала как-то нелепо, посреди коридора. Из глубины прямо на Арсения двигались два озабоченных сотрудника с папками. У одного папка была в левой руке, а у другого в правой. Белые тесемки болтались.
– Мне отчет сдавать по Шушенскому, – озабоченно говорил один другому, – а Артамонов запил.
– А без него?..
– Да ты что, Василь Петрович? Подпись-то его должна быть!
– Пойди к Лебедко и подпиши через голову!
– Так Артамонов небось не навсегда запил. Он потом мне по шее даст.
– Да он-то по шее, а отчет-то надо сдавать! Ты ему потом скажешь, что так, мол, и так…
Они прошли мимо Троепольского и канули за поворотом коридора, только голоса слышались, и все повторялось “Василь Петрович” и “Артамонов”. Потом прямо на Троепольского вышла толстая дама в вязаной кофте и кавалерийских гетрах.
– Ах! – пылко воскликнула она и взялась за обширную грудь с левой стороны. – Что это вы тут притаились, юноша?!
– Я не притаился. Я не знаю, в какую сторону идти. Мне нужна Зоя Ярцева. Вы не подскажете?
Дама посмотрела на него сначала снизу вверх, потом сверху вниз, потом слева направо, потом справа налево.
– Зоя Михайловна? – спросила она с сомнением. – А вы откуда? Из министерства? Курьер?
Троепольский поклялся, что он не курьер. Дама еще немного поразглядывала его.
– Ее кабинет двадцать пятнадцать, – проинформировала она наконец, – только если у вас бумаги, давайте лучше мне, я передам.
– Нет у меня бумаг.
– А она вам назначила?
– Двадцать пятнадцать, это в какой стороне?
– Точно назначила?
– Налево или направо?
Дама махнула рукой вдоль коридора.
– Спасибо.
– Я вас лучше провожу, – вдруг заявила дама, очевидно, решив, что он не слишком благонадежен. – Идите за мной.
Троепольский пристроился ей в кильватер, и они двинулись паровозиком вдоль многочисленных дверей, выкрашенных до половины стен и хлипких плевательниц. Кое-где к плевательницам были прислонены мусорные пакеты, из которых торчали горлышки пластмассовых бутылок и кефирные упаковки.
Троепольский подумал, что через неделю работы в таком месте он непременно покончил бы с собой.
– Вот сюда проходите, – велела дама, открыла дверь и вдруг закричала, изменив тон со строгого на сладкий: – Зоя Михайловна, Зоя Михайловна, к вам пришли!
В большой квадратной комнате с окнами почти до пола никого не было, зато неожиданно оказалось, что на улице все еще день, и небо даже светлеет, и стена снега колышется прямо перед глазами, так что хочется протянуть руку и потрогать ее, эту стену. Внизу снег летел как-то не так.
– Зоя Михайловна!
– Я слышу.
Троепольский оглянулся. Она стояла на пороге смежной комнаты и смотрела на него.
– Здрасти, – пробормотал Троепольский. – Я вам звонил.
– Здравствуйте. Я поняла. Спасибо, что проводили, Алла Николаевна.
– Не за что, не за что!..
– Проходите.
Она отступила в сторону, и Троепольский прошел, спиной чувствуя любопытство Аллы Николаевны, которое протыкало его насквозь, как стрела.
В соседней комнате были громадный письменный стол, заваленный бумагами и папками с белыми тесемками, несколько канцелярских кресел, книжный шкаф, вполне современный, компьютер и чахлые цветы в стойке. И окна.
Не то чтобы он боялся высоты, но она всегда его завораживала, как будто притягивала к себе.
Вдвоем с братом они однажды залезли на шпиль МГУ. Это было приключение, потому что нужно было преодолеть миллион препон и заслонов, обмануть сторожа, милицию и видеокамеры, и они обманули и полезли – только на основание.
Со шпиля казалось, что Москва лежит перед ними на блюдечке – можно откусывать с любой стороны. Ветер был холодный и страшный, небо слишком близко, и очень хотелось скорей убраться отсюда, но они не могли признаться в этом друг другу. Некоторое время они мужественно сообщали, что “вон высотка на площади Восстания”, а “вон Останкино”, а потом проворно, как коты, полезли по грохочущему железу вниз, к распахнутому люку.
Троепольский подошел к стеклу и потрогал – холодное. Москвы здесь тоже было много – дороги, дома, машины, крыши и снег, летящий из низких и плотных туч, желтые стены, антенны, углы и снег, снег…
– Стекло не открывается, – проинформировали его сзади. – Разбить его тоже нельзя.
– Я и не собирался его бить, – пробормотал Троепольский.