Все поклонились Степану Гурьеву и Федору Шубину.
Гремя оружием, в комнату вошли три атамана. Они доложили гетману, сколько казаков, конного и пешего войска привели с собой. Потом еще пришли двое, еще четверо…
Собрав свои войска у Белой Церкви, гетман Косинский двинулся на Киев. По дороге к нему присоединялись восставшие мужики, вооруженные пиками и косами. Они мстили шляхтичам за притеснения, сжигали их дома, безжалостно убивали своих угнетателей. А прежде всего сжигали королевские бумаги, дававшие право шляхтичам над жизнью и смертью своих крестьян.
Шляхта бежала в защищенные города, прячась за крепкие стены. В Варшаву, к королю и в сенат, полетели жалобы перепуганных насмерть дворян.
На третий день показался золотой купол церкви святого Михаила. Гетман Косинский без труда овладел Киевом. Стены старой крепости, давно нуждавшиеся в починке, не могли служить преградой.
Остановившись в богатом воеводском доме, гетман призвал на совет всех своих военачальников. Решался вопрос, что делать дальше. Освободить от польского и католического засилья украинные земли — прежде всего. С этим соглашались все атаманы. Но что делать потом? Собравшись с силами, польская корона потопит в крови мятеж и восстановит прежние порядки.
И атаманы решили просить помощи у православного царя Федора Ивановича.
Из Киева в Москву поскакали гонцы с грамотой. Гетман Христофор Косинский просил великого государя Федора Ивановича взять под свою высокую руку древние русские земли: Киевскую, Подолье и Волынь, просил прислать помощь оружием, порохом и деньгами.
Вечером вокруг Киева по берегу Днепра горело множество костров. Казаки и вооруженные поселяне готовили себе ужин. От костров в небе стояло зарево, и казалось, что горит город.
У многих на возах были припрятаны хмельной мед и горилка. Поужинав, казаки и крестьяне пели протяжные грустные песни.
Когда в киевских церквах ударили полночь, лагерь давно спал. Только дозорные до утра не сомкнули глаз, объезжая на конях спящий лагерь.
О бегстве Степана Гурьева правитель узнал на шестой день и долго думал, что ему делать. Прикидывал по-всякому и наконец решил, что Гурьев испугался, отступил перед царской кровью. Борис Годунов не очень озлобился на ослушника и даже жалел, что послал дьяка на такое дело и лишился честного и умного человека.
А самое главное — правитель не боялся, что Степан разгласит страшную тайну, и разыскивать его по всей русской земле не стал. Но как быть дальше, где найти человека, способного поднять руку на царевича Дмитрия? И снова Борис Годунов вызвал окольничего Клешнина.
— Даю тебе три дня, — без лишних слов сказал он. — Через три дня дельный человек должен быть перед моими глазами.
Андрей Клешнин и сам понимал, что промедление может обернуться смертью. Всю подноготную про царя Федора он знал преотлично: Клешнин был приставлен к нему дядькой с самого рождения. Он знал, что царское здоровье плохо, очень плохо. Царь Федор часто хворает. Вот уж год, как он стал терять память, едва дышал и даже дома с большим трудом переставлял ноги.
Смерть царя Федора Ивановича грозила Клешнину многими бедами. Самым опасным было то, что Михайла Федорович Нагой, родной дядя царевича Дмитрия, люто ненавидел его. И если царевича Дмитрия посадят на престол, то голову свою Клешнину не сберечь.
Андрей Петрович возвратился от правителя в свой приказ невеселым. Он снова и снова перебирал в голове всех, кто был годен для тайного дела.
Ласково пригревало землю весеннее солнышко. На кремлевских лужайках дружно зазеленела трава. По-весеннему весело гомонили воробьи, копавшиеся в теплом конском навозе. Пролетавшая ворона капнула на шапку окольничего, но он не обратил внимания.
Раздумывая, Клешнин медленно поднялся на крыльцо, миновал длинную комнату, где десятки писцов трудились над списками, и открыл дверь в свой кабинет. Он медленно снял охабень, повесил его на деревянный гвоздь и уселся на стул с мягким сиденьем.
В это время к нему попросился дьяк Михайла Битяговский.
Взглянув на обезображенное шрамом и заросшее бородой лицо дьяка, Клешнин подумал, что, может быть, он пригодится правителю. Дьяк Битяговский считался в приказе хитрым и алчным человеком. Он присутствовал на многих допросах и пытках, был привычен к крови, и вряд ли еще одно убийство могло его удивить.
— Садись, Михайла, — добродушно сказал Клешнин, — говори, что у тебя.
Почти не слушая, он одобрительно кивал головой после каждого слова дьяка. «Годен или нет? — думал окольничий. — Годен или нет?»
Закончив доклад, Михайла Битяговский собрался уходить, но Клешнин остановил его:
— Подожди-ка, дьяк, не торопись, хочу с тобой говорить.
Михайла Битяговский насторожился, вытянул шею.
— Правитель ищет человека, готового по его приказу свершить любое дело. За услугу тот человек будет награжден сверх всякой меры. И служба, и деньги, и почет.
— Я согласен, государь, исполнить любой приказ великого боярина Годунова, — не задумываясь, ответил дьяк. — Говори, о чем речь, государь.
— Всего дела я не знаю, — прокашлявшись, сказал Клешнин, — знаю одно: надо ехать в Углич и по царскому слову взять на себя удел, ведать хозяйством царевича Дмитрия…
— И что еще?
— Об этом знает правитель. Он тебе сам скажет.
Дьяк Битяговский понял, что пожива предстоит большая.
— У меня в Угличе родня, — сказал он, усмехнувшись.
— Родня?!
— В прошлом годе сыновец [18] мой Никита Качалов с дочерью боярыни Волоховой оженился. Со мной живут.
— И Никиту Качалова с женой в Углич возьмешь, — сразу оживился Клешнин, — пусть он в жильцах во дворце служит.
— Я согласен, — снова твердо сказал дьяк. — Когда велишь?
Андрей Петрович решил, не откладывая, отвести Битяговского к Борису Годунову. Родство дьяка с мамкой Волоховой приходилось к месту.
Обдумав все еще раз, Клешнин привел в кабинет правителя Михайлу Битяговского. Он всячески хвалил дьяка и представил его как совершенно верного человека.
После ухода Андрея Клешнина Борис Годунов разговор начал не сразу. Он долго присматривался к дьяку. Битяговский чувствовал себя свободно, ворочал головой, оглядывая кабинет, и без страха глядел на правителя.
— Ты знаешь, зачем зван ко мне? — спросил Борис.
— Нет, знать не знаю, ведать не ведаю.
— Царевича Дмитрия надо отправить в рай.