— Ишь чего захотели! Мы своим государством торговать не будем. Повадки у нас нет иноземцев на престол сажать.
— Так и послы наши сказали. — Дьяк Щелкалов закашлялся. — А без того паны на мир не согласны. Разве только, говорят, вы Новгород и Псков нам отдайте.
Лицо правителя покрылось красными пятнами.
— Что сказали наши послы?
— Наш-де государь не даст вам ни драницы с кровли. Можем обойтись и без мира. Россия ныне не прежняя: берегите от ее руки уже не Ливонию, не Полоцк, а Вильню.
— Правильно ответили… Угомонится скоро Стефан Баторий. Кто ему денег на войну даст, да и паны войны не хотят. А Москва, даст бог, еще года два в мире проживет, тогда ей никакой король не страшен. Лишь бы бояре свары не заводили. А пока, Андрей Яковлевич, глаз с Литвы не спускай.
— Да уж гляжу, Борис Федорович, не сомневайся.
«Железный человек! — подумал Годунов, взглянув на Щелкалова. — Ему бы целым миром управлять, справился бы. За его голову, не задумываясь, можно многие боярские головы отдать… Александру Македонскому такого бы дьяка…»
Андрей Щелкалов занимал совсем особое место в правительстве Бориса Годунова. Он был старшим над всеми дьяками, большими и малыми, в русском государстве. Все они проходили через его руки, всех он наказывал, назначал и снимал с должности. Слово Щелкалова было для них законом, он как бы олицетворял в одном лице исполнительную власть при правительстве. Далеко не всегда у государственного кормила оказываются люди с подобным блистательным умом… И в то же время совесть его, как говорили бояре, «обросла волосами». Андрей Щелкалов не выбирал средств для достижения цели. Ни кровь, ни человеческие страдания его не смущали.
Внизу собирали обед, и князь Иван Михайлович пригласил свояка и великого дьяка отведать чем бог послал.
* * *
Джером Горсей проехал сухим путем на ямских шестьсот верст до Пскова, оттуда в Дерпт, в Ливонию, затем в Пернов, Венден, Любаву и, наконец, в Ригу.
Он несколько раз вспоминал свой разговор с Борисом Годуновым и пришел к выводу, что правитель не знает о его новой затее — посылке кораблей в Скифское море, и совсем успокоился.
У кардинала Юрия Радзивилла, губернатора Ливонии, купец получил разрешение на свидание с королевой Марией, вдовой Магнуса. Королева жила в старом рижском замке на скудном содержании от польского короля.
Кардинал не сразу дал разрешение. Поляки берегли ее, надеясь что-либо выгадать в будущем. В ее жилах текла кровь московских царей. Ведь ее отец князь Володимир и царь Иван Грозный были двоюродные братья. Но когда Джером Горсей выложил связку отличных соболей, упакованных в синюю крашенину, сердце святого отца не выдержало. Тем более, что английский купец не вызывал подозрений.
— Долго не смотри на нее, Джером Горсей, — шутливо погрозил пальцем кардинал. — Она очень красива.
— А если я захочу жениться?
— Вряд ли это возможно. Королева очень высокого происхождения.
— Меня разбирает любопытство. Я хочу поскорее увидеть ее.
Кардинал милостиво дал поцеловать купцу перстень на большом пальце и отпустил его.
Замок был старый, с узкими стрельчатыми оконцами в верхних этажах. Вокруг шла стена в несколько локтей толщиной. Через ров к воротам был перекинут подъемный мост.
Комендант, худой и длинный немец, долго рассматривал и мял в руках кардинальскую бумагу.
— Зачем вы хотите видеть королеву? — спросил он.
— Вот этого я вам не стану говорить, — надувшись и важно подняв подбородок, ответил Горсей. — Достаточно того, что я долго объяснял кардиналу…
— Ну ладно, — махнул рукой немец. — Эй, Фриц Берну, — крикнул он солдату, — проводи господина в комнаты королевы Марии.
Джером Горсей торопливым шагом, придерживая болтающуюся на боку шпагу, вошел на крепостной двор, заросший крапивой и одуванчиками. Кое-где по углам торчали кусты бузины.
Отдуваясь, он по каменной узкой лестнице добрался наконец в королевские покои. Солдат распахнул перед ним дверь.
В маленькой комнатке с низким потолком и белыми оштукатуренными стенами находились три женщины.
Мария Владимировна в простом, заношенном платье расчесывала волосы своей девятилетней дочери. Королеве на вид было не больше двадцати пяти лет. На деревянной скамейке сидела придворная дама, бледная, с высокой прической.
Джером Горсей низко поклонился и поцеловал руку королеве.
— Государыня, — сказал он, дождавшись, когда вышел солдат, — то, что хочу вам сообщить, не должны слышать чужие уши. — Он выразительно посмотрел на придворную даму.
Королева Мария удивилась, но, не сказав ни слова, отошла к окну с разноцветными стеклами. На ее лице зажглось любопытство.
— Я вас слушаю.
— Брат ваш, царь Федор Иванович, проведав о нужде, в коей вы и ваша дочь живете, желает, чтобы вы вернулись на родину и там жили, как велит ваше царское прирождение и ваш сан, — прошептал Джером Горсей, склонившись к королеве. — Царь положит вам приличное содержание, даст землю и двор. И правитель Борис Федорович со своей стороны обязался все это выполнить.
Королева покрылась румянцем, потом побледнела. На глазах ее выступили слезы. Она долго не могла ничего ответить.
— Они меня не знают, а я их, — наконец, запинаясь, произнесла королева. — Но ваши речи и наружность побуждают верить вам больше, чем велит рассудок…
Громко постучав, в комнату вошел комендант. Извинившись перед королевой, он велел купцу покинуть замок.
— Свидание закончено, — грубо заявил он. — Непонятно, о чем так долго можно разговаривать.
— А мне непонятна ваша навязчивость! — запальчиво воскликнул купец и положил руку на рукоять шпаги.
Но комендант твердо стоял на своем, и Джером Горсей был вынужден покинуть королевские покои.
Королеве Марии очень не хотелось расставаться с купцом. Ей было тяжело, рушились ее надежды. Она заплакала. Глядя на нее, заплакали дочка и придворная дама.
— Не отчаивайтесь, я буду у вас еще, — сказал на прощание англичанин.
Джером Горсей добился разрешения кардинала на второе свидание, пообещав достать ему в Московии двух соболей-одинцов черного цвета. Юрий Радзивилл снова подшучивал над англичанином:
— Наверное, комендант почувствовал в вас соперника. Ведь он питает нежные чувства к королеве. Ха-ха… А вы не знали этого?
— Не знаю, какие чувства он питает к королеве, могу только сказать, что он грубиян, жестокий человек.
— Ничего, пусть немного строг, зато надежнее будет ее охранять.