Ничего другого Пепельному Жрецу и не оставалось.
– Я снова буду охотиться и пожирать души!
– Не понимаю тебя, Дагдомар, – не поворачивая головы, сказал я. – Разве не этим ты занимался, служа мне? Зачем потребовалось бежать?
Демон задохнулся от гнева и издал омерзительное шипение:
– Светлые души! Сладкие, невинные, светлые души! Не та черная дрянь, которой ты меня потчевал. Клал я на твою службу, Ублюдок! Я и до твоей души доберусь!
– Тебе же хуже.
– Тебе не удержать меня. Теперь я знаю, как выбраться. Я снова сбегу! Сбегу-у-у-у! – Он сорвался на вой.
Не обращая внимания на крики, я повернулся к Дредду:
– Готов?
– Да, – негромко произнес родич. – Я готов.
Он шагнул к стене и сдернул покрывало, наброшенное на Дуума, который теперь, когда его не наполняла сущность Дагдомара, превратился в безвольную конструкцию из мышц, костей и сухожилий. На палача клана уставились две пары пустых, бессмысленных глаз. Лишенная сути оболочка – все, что осталось от тех, кого некогда звали Дэреком и Стайлом Слотерами.
Мы провели кое-какие испытания и убедились, что Дагдомару оказались не по зубам души Выродков, что бы он там ни кричал. Он сумел исторгнуть их из тел, но был вынужден отрыгнуть обратно – извращенные, искалеченные и порабощенные, обреченные на вечные страдания в неуязвимом теле двуединой твари.
Теперь уже, правда, не таком уж неуязвимом.
– Ты уверен, что это единственный вариант? – на мгновение засомневавшись, спросил Дредд.
Его пронзительные глаза впились в меня, словно два скорпионьих жала, ощупывая лицо, выискивая на нем мельчайшую мускульную дрожь, которая подскажет – я произношу ложь. Я достойно выдержал этот неприятный взгляд.
– Думаешь, я до сих пор свожу счеты? Пустое, Дредд. Чтобы Дэрек и Стайл обрели свободу, Дуум должен умереть.
– А ты получишь свою жертву, – горько усмехнулся палач клана. – Это так удобно.
– А я получу свою жертву, – спокойно сказал я, вставая рядом. – В последнее время ты слишком сентиментален для убийцы, Дредд… Но если так будет проще, будь уверен – сейчас мы делаем Близнецам большое одолжение. Возможно, самое большое в их никчемной жизни. После того что Дагдомар сотворил с их телами и душами… не думаю, что они захотели бы вернуться, даже будь это возможным.
Слушая меня, Дредд слегка склонил голову набок.
После долгой паузы он решительно кивнул:
– Ты прав, Сет. Я и сам все прекрасно понимаю.
Смертоносец сделал неуловимый жест, и в его руке словно из ниоткуда (а может, и впрямь из ниоткуда – никто не знает всех граней Таланта Дредда Слотера) возник длинный, хищно изогнутый нож, больше похожий на жреческий серп.
– Требовалось, чтобы это прозвучало вслух. Так мне действительно будет… проще.
Отзвуки его голоса еще висели в жарком спертом воздухе, пахнущем кровью и полынью, когда серп взмыл в воздух и одним слитным движением коснулся-обогнул две беззащитные глотки.
Неподвижный и бесстрастный, точно голем, Дуум не изменился в лице. Раны не сомкнулись, не заросли.
Кровь хлынула густым потоком.
К запахам комнаты прибавилась вонь серы.
Я нетерпеливо оттеснил Дредда плечом и подставил под струю широкую серебряную чашу размером с добрый таз, в дно которой были впаяны несколько проклятых мощей, принадлежавших могущественным малефикарам и даже одному бафомету. С негромким бульканьем Древняя кровь начала наполнять сосуд.
– Ты практичный ублюдок, Сет, – без эмоций в голосе сказал палач клана. – Никто другой не стал бы использовать смерть родичей таким образом.
– Ага, – вяло откликнулся я. – Расскажи это Аните. Или Попрыгунчику.
Дредд промолчал, но в его темных глазах промелькнула откровенная неприязнь.
В пламени свечей казалось, будто миска парит, но то был дым от сожженных трав, ибо крови Слотеров пристало дымить только на свету.
Дуум стоял на ногах, пока чаша не наполнилась до половины. Затем та его часть, что прежде была Дэреком, дрогнула и начала заваливаться, грозя увлечь за собой и Стайла. Пришлось схватить за плечо и поддержать.
Дредд негромко выругался за спиной, отчего у меня вдруг возникло крайне неприятное ощущение промеж лопаток. Эдакий мерзкий могильный холодок.
– Речь идет о возмездии, кузен, – негромко произнес я, стараясь не выдать нервозность и не расплескать драгоценную кровь.
Смертоносец промолчал.
Удара в спину не последовало.
Чаша наполнилась.
Дуум тяжело опустился на пол. Он лежал без малейшего движения, как кукла. Никаких конвульсий, никакой агонии, не было даже судорожного сокращения мышц. Пустая оболочка, истекающая красным. Лопнувший кусок сырой кровяной колбасы. Эта безжизненная масса не имела ничего общего с высокомерными и скандальными Близнецами-Рожденными-Порознь.
Я повернулся к закованному в цепи демону.
Дагдомар снова забился, засипел, исторгая проклятия. Его туша была черна от мистических печатей и скрижалей, выжженных раскаленными клеймами, чтобы окончательно оборвать связь как с прочими телами, захваченными в бытность легионом, так и с породившей его Преисподней. Воспаленная, покрасневшая плоть вокруг клейм вздувалась волдырями и лопалась, щедро разбрызгивая гной.
Бесполезно.
Все краденые таланты здесь бессильны.
– Пора вернуться на службу, – криво усмехнулся я.
– Я вырвусь! Вырвусь-вырвусь-вырвусь! Я сожру твою душу! Я сдохну, но пережую и переварю ее!
– Это вряд ли. На сей раз оковы будут неизмеримо прочнее. Ни один ритуал не сравнится по силе с жертвоприношением Древней крови.
Дагдомар поперхнулся.
– Ирония же в том, что ты сам все организовал. Улизнув от Слотера, следовало бежать без оглядки до нижнего круга ада. В который раз повторю: зря ты здесь задержался.
– Заткнитесь оба, – рявкнул Дредд. – Делай свое дело, Ублюдок! Покончим с этим!
Я нахмурился, но в самом деле предпочел заткнуться. Нечасто приходится видеть, как палач клана теряет свою невозмутимую холодную отстраненность.
Молча, с чашей в руках я приблизился к Дагдомару.
– Стой!
Дредд шагнул сзади и взял меня за плечо. Стоило огромного труда сдержаться и не выплеснуть содержимое чаши ему в физиономию, чтобы затем тут же схватиться за нож.
Да что с ним такое?!
– Я сам.
Смертоносец снял перчатку из тонкой, тщательно выделанной замши, обнажив под ней бледную руку с узкой ладонью и длинными изящными пальцами. На моей памяти это первый случай, когда палач клана прилюдно обнажил руки.