Бюро, на котором писал Павел Петрович, было тонкой работы. Императрица Мария Федоровна трудилась над ним несколько лет, чтобы искусной резьбой порадовать мужа.
Походив взад-вперед по комнате, император успокоился. Его утешало, что сейчас нарочный скачет к генералу Аракчееву. Он не сомневался, что Алексей Андреевич, получив записку, не задержится ни на минуту. Павел опустился в кресло, откинулся на спинку и, закрыв глаза, долго сидел не шевелясь. Он представил себе высокого молодого человека, удивительно похожего на большую обезьяну в мундире. Аракчеев был худощав, сутуловат, с длинной жилистой шеей, с маленькой головой и толстыми ушами. Да, не красавец был Алексей Андреевич Аракчеев, зато преданный.
В тот же день военный губернатор фон дер Пален узнал о тайном гонце императора. На его столе лежала копия царской записки к Аракчееву. Граф понял: Павел знает о заговоре.
Утром в понедельник 11 марта император проснулся в хорошем настроении. Он решил, что сегодня обязательно получит депешу от генерала Орлова, и стал снова изучать маршрут на Индию.
В семь часов граф Пален вошел в кабинет императора.
— В столице все благополучно, ваше величество…
— Подождите… — Павел с озабоченным видом подошел к двери и запер ее на ключ. Повернулся к графу и долго смотрел на него.
Сердце военного губернатора сжалось.
— Граф Пален, вы были в Петербурге в 1762 году?
— Да, ваше величество. Но что вам угодно сказать?
— Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола?
— Ваше величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом. Я был очень молод и служил в низших офицерских чинах. Я не подозревал, что происходит, ваше величество. Но почему вы задаете мне этот вопрос?
— Почему? Потому, что хотят повторить 1762 год.
— Да, ваше величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
— Что вы говорите? Вы участвуете в заговоре? — Император тяжело уставился на графа. — Смотрите на меня.
— Сущую правду, ваше величество, — не отводя глаз, ответил Пален.
— Меня хотят убить?
— Так точно, ваше величество.
— Знаете?!
— Знаю, ваше величество.
— Но почему… — Император притопнул ногой. Его лицо сделалось пунцовым. — Почему я не от вас узнал о заговоре?!
— Ваше величество, если генерал-губернатор знает о заговоре, вам беспокоиться нечего. Ваша священная особа охраняется денно и нощно. Еще два-три дня, и все нити будут в моих руках. Вот тогда вы узнали бы все… Я осведомлен, что вы, ваше величество, получили анонимное письмо. Но поверьте, заговорщиков в два раза больше.
— Кто? Скажите, кто?
— Ваше величество, еще два дня прошу вашего терпения. Я должен знать наверное… Но измена гнездится и здесь, во дворце, — добавил многозначительно граф Пален.
— Чего хотят заговорщики? Это-то вы мне можете сказать?
— Ограничения самодержавия или отречения от престола, государь.
— А если я не соглашусь?
— Тогда… тогда смерть, ваше величество.
— А мои сыновья: Александр, Константин… Что думают они?
Военный Губернатор потупил взор.
— Отвечайте, — прикрикнул император.
— Они молчат, ваше величество.
Щеки императора дернулись, весь он напрягся, казалось, что он вот-вот бросится на генерал-губернатора.
— Не угодно ли стакан лафиту, ваше величество?
— Что, что вы сказали, граф?
— Скверная привычка предлагать лафит, когда трудно сказать что-нибудь другое… Прошу прощения, ваше величество.
Император долго молчал. Он верил и не верил фон дер Палену. Но мысль, что граф признал себя в числе заговорщиков, успокаивала императора. Но главное, он надеялся на Аракчеева и ждал его с нетерпением. По расчетам Павла он должен был быть во дворце этим вечером. Но сыновья! Неужели они тоже против него?
— Каковы намерения императрицы? Скажите мне правду, граф.
— Каковы бы ни были ее намерения, она не обладает ни умом, ни гениальностью вашей матери. У нее двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было семь лет, ваше величество.
Ответ Палена, казалось, был неопределенным, но император понял.
— Я вынужден просить подписи вашего величества под этим документом, — граф Пален вынул из кармана сложенную вчетверо бумагу и развернул ее. — Мне тяжко говорить, но безопасность вашего величества для меня превыше всего.
В руках Палена был указ об аресте членов царской семьи.
Император быстро пробежал глазами по строчкам.
— Наследника — в Шлиссельбург, великого князя Константина — в крепость, ее величество постричь и в Архангельск, — бормотал император. — Великих княжон — по монастырям отдаленнейшим.
— Разумеется, ваше величество, это будет сделано только в случае крайне необходимом. Однако необходимость может возникнуть каждую минуту.
Павел поднял помутневшие голубые глаза на графа Палена.
— Пусть будет так. Меня не жалеют, и я… не пожалею. Призываю в свидетели бога.
Павел посмотрел на образ пресвятой богородицы, у которого светился огонек тяжелой лампады, и, взяв в руку перо, подписал.
— Возьмите, граф Пален. Все говорят, что я сошел с ума. А причем здесь я?
— О заговоре никому ни слова, ваше величество. Иначе мы не излечим болезнь, а загоним ее внутрь. — Пален снова сложил бумагу и спрятал в карман.
Император ослабел от внезапно охватившего его страха. Он стал тяжко дышать, пошатнулся и упал в кресло.
— Что с вами, ваше величество? — Пален бросился к Павлу.
— Меня не пожалели, и я не пожалею, — придя в себя, повторил император. — Благодарю вас, Петр Алексеевич, сердечно благодарю… Но может быть, вы посоветуете мне еще какие-нибудь меры для моей безопасности.
Граф Пален упал на колени и поцеловал руку императора.
— Я принял все меры, ваше величество… Разве только… Если еще удалить вот этих якобинцев, — граф указал на дверь, за которой стоял караул конногвардейского полка… — Да прикажите заколотить дверь в спальню императрицы.
— Благодарю вас, — еще раз сказал император. — Ваши советы непременно исполню.
Выйдя из кабинета, граф Пален опустился в кресло, стоявшее у дверей. Ноги не держали. Несколько минут он сидел, ни о чем не думая, чувствуя в затылке щемящую боль. Пожалуй, он был самый старший из заговорщиков. Недавно ему исполнилось пятьдесят пять лет.
День прошел своим обычным порядком. В одиннадцать, как всегда, начался развод. Однако всех удивило отсутствие великих князей Александра и Константина. Они участия в разводе не принимали. Император был очень гневен, но от обычных наказаний воздержался.