«Еще бы! – подумал я. – Каждая десятая гривна выкупа – его!»
– Не понимают поганые милости! Считают слабостью!
– Ишь как! – сощурился Великий. – А вдруг половцы за ханов обидятся? Придут мстить?
– Не до этого им. Кочевья станут делить. Да и побоятся.
– Не бывало, чтоб ханов казнили, – продолжил Великий. – Всегда отпускали. Воюем мы с Полем, но и дружба случается. Князья, опять же, с ханами в родстве.
– Князья и между собой в родстве, что не мешает им друг друга резать. Полю нужен урок! Чтоб запомнили!
– Зол ты! – покачал головой Святослав.
– Потому как видел, что поганые творили. Ладно бы грабили да полон имали, но младенцев резать? Стариков? Своих татей вешаем, а этих отпустим?
Святослав побарабанил пальцами по столу. Вздохнул.
– С купеческими караванами тяжко. Волоки на Днепре в половецкой земле. При Кончаке и Гзе их не трогали, теперь шалить станут.
– Дать караванам охрану! Пусть дружина отрабатывает хлеб! Не то нацепят шелковые порты…
– А у некоторых – смерды! – сощурился Святослав.
Я смешался. Знает о Глобе? Ну, и разведка у него! Ничего не укроется!
– Ты спрашивал моего слова, Великий, я его сказал. Решать тебе!
– А я и решил, – проронил Святослав. – На кол!
Он сказал это так, что я понял: решение принято до меня. Зачем тогда спрашивал?
– Что с остальным полоном? – как ни в чем не бывало продолжил Великий.
– Продать в греки! Чтоб там и сгинули!
– А может, за выкуп? Все ж не ханы?
– Это лучшие воины Степи. Они умеют воевать и не раз бывали в набегах. Отпустим, придут снова.
– Вот как? – усмехнулся Великий. – А я-то и не подумал. Ладно, продадим. Греческие купцы ждут.
Странный Великий сегодня. Чего ему надобно?
– С полоном решили, – продолжил Святослав. – Можно о другом беседовать. Хотел спросить тебя, брате, правда, что ты под Владимиром под ляшские стрелы встал? Добровольно?
Ни фига себе! Это ему зачем?
– Было?
Я кивнул.
– Зачем?
– По-другому бы сеча случилась.
– Убить могли!
– На мне был доспех.
– А ежели б выше иль ниже?
Я пожал плечами: не случилось ведь!
– Я б не решился! – сказал Святослав. – Даже по молодости.
Смысл его слов остался мне темен. Что Великий хотел сказать? Похвалил или осудил?
– Что ж! – сказал он после короткого молчания. – Выпить все же следует. Эй, кто там!
Спустя короткое время перед нами стояли полные кубки. Я осторожно пригубил, Святослав тоже не налегал.
– Лекарка говорила обо мне? – спросил, ставя кубок.
Я кивнул: чего скрывать?
– Сказано в Писании: никому не дано знать свой смертный час, – сказал Святослав. – Мне, видишь, пришлось. Тяжко. Не от того, что жизнь кончается. Дни мои и без того ветхие. Задуманное не успел. Мнил некогда: сяду в Киеве, примирю князей, разом будем против ворога стоять. Не вышло. Знаешь, почему? Когда в Любече о лествице [16] рядились, князья еще родство помнили. Минуло два века, роды разрослись и забыли корни свои. Врагами не половцев, а братьев считать стали. Началось давно, но при мне умножилось. И после меня, как мню, не кончится. Худо. Грехов на мне – за тыщу лет не отмолить, но этот самый тяжкий. Ты половцам за зверство пенял, а наши что, лучше? Сколько земель разорили, сколько людей увели да в греки продали! Сами себя режем, половцев не надо! И ведь я в том поучаствовал… Вот предстану перед Господом, спросит он: «Что сделал ты, раб божий, чтоб братоубийство остановить?» Как ответить? Хотел, да не вышло? Скажет мне Господь: «Раб хитрый и лукавый! Или не ведаешь слова мои: «По делам их узнаете их?» Гореть тебе в геенне огненной!»
Святослав помолчал.
– Много я о сем думал, брате. И так рядил, и этак. Ведь что получается? Кто из братьев моих после меня в Киеве ни сядет, не подчинятся ему другие. Скажут: «Мы-то чем хуже? Или не Рюриковичи?» Продолжится разорение земель русских. Ты сказал: половцы милость не разумеют, так ведь и наши тоже! И вспомнил я Рюрика… – Святослав смотрел на меня в упор. – До него на Руси была смута. Роды воевали за первенство. Когда изнемогли в усобицах, призвали Рюрика. Хотели, чтоб передышку дал, не думали власть надолго ему вручать. А Рюрик возьми да и вырежи вождей! Сам стал править. И что, на Руси худо стало? Да вздохнула земля с облегчением: устала от крови. Со временем воспряла Русь, стала богатеть и множиться. Соседи зауважали, короли родства стали искать. А кто был Рюрик? Король, князь? Обычный вождь, каких у норманнов много. Понял я: не по роду избирает Господь правителя, а по уму и храбрости. Горе тому, кто вздумает Его воле мешать! Не сумел я дать мир землям, так хоть избраннику сподоблюсь помочь. Может, дарует за это Господь прощение рабу своему. Как мнишь?
Я пожал плечами. Великий явно заговаривался. Старый он…
– А теперь слушай меня, князь Иван! – голос Святослава стал жестким. – Внимательно слушай!..
От Великого я вышел не скоро. Мы пообедали, продолжив разговор за едой (естественно, отослав слуг), а после долго обсуждали порядок действий. Вернувшись к своим, я созвал ватагу и велел отправляться в Звенигород. Нужды в ней более не было. Попросив, чтоб Малыга выслал мне малую дружину, я проводил братьев, оставив Глобу – кузнецу спешить было некуда. Улетели и Млава с Олятой. Первая – по понятным причинам, а на Оляту я был зол. Накануне боя он потерял связь со смоком, змей стал метаться, пришлось брать управление на себя. С шурином что-то творилось, но он не пожелал рассказать. Стоял, насупившись, и смотрел в землю. Я отстранил его от змея, отложив разбирательство до возвращения.
Последующие дни прошли во встречах. Воеводы, главы влиятельных родов Киева, старшины черного люда – мы поговорили с каждым. Ни о чем конкретном речь не шла, беседовали о текущих делах, Святослав спрашивал, гости отвечали, но рядом сидел я, а собеседники оказались понятливыми. В конце разговора каждый кланялся – сначала Великому, а после мне, причем в последнем случае – с особым усердием. Некоторые захотели переговорить с глазу на глаз, Святослав дал добро, и я встретился. Великий, услышав пересказ бесед, их одобрил. Бесконечные встречи, разговоры, в ходе которых приходилось взвешивать каждое слово, ловить намеки и полунамеки, отвечать на непростые вопросы, выматывали неимоверно; к вечеру я уставал настолько, что в ложе падал как убитый. Овчинка, однако, выделки стоила. За несколько дней я узнал о власти больше, чем за всю предшествующую жизнь. Галич более не казался мне обширной землей. Скорее – глухой деревней, где отел коровы – событие, о котором говорят днями. Большая политика вставала передо мной, и походила она на запутанный клубок, из которого торчали концы нитей. Чтобы распутать клубок, нити не следовало дергать. Святослав учил меня их распутывать – бережно и нежно. Я старался. По завершении поблагодарил за науку. Святослав в ответ сухо кивнул. Общий замысел помирил нас, но друзьями не сделал. Слишком многое разделяло нас. У каждого была своя цель. Тем не менее, на прощание мы расцеловались. В первый и последний раз. Оба это прекрасно понимали…