И кто его знает, что было бы дальше, чем бы не… А впрочем, неправда. Не было этого — последовательно, по звенышку, и так вся цепь. Было иначе, совсем иначе. Копилось, копилось что-то — факты разрозненные, разбросанные, непонятные; наблюдения, чьи-то отдельные слова… Все тут было — и странная Амбалова хворь, усиливавшаяся по вечерам; и ганшинские слова о пористой структуре острова, который «как губка, весь пронизан подземными пустотами, трещинами, кавернами»; и рассказы Папалеаиаины о том, что прежде здесь, в недрах острова были храмы древних караурцев; и легенда о боге вулканов Увоке… Были вылазки туда, в пещеры под островом — вылазки, которые даже сам Аракелов называл экскурсиями, ибо не видел в них никакого практического, реального, ощутимого смысла, хотя потом на поверку оказалось, что без всего этого вместе взятого ни за что не найти, не нащупать было бы ему проклятую и благословенную Нептунову Арфу…
Нынче кажется, будто все работало на него, на Аракелова. Будто бы он только взял готовые кубики и сложил из них слово. Что греха таить, и самому ему так кажется. И еще кажется, что был он великим, нет, величайшим олухом, когда не видел, как легко и просто, как однозначно слово это складывается. А тогда? Тогда он маялся, так и этак перекладывал мысли и факты, выстраивая из них вымученные, искусственные, ходульные конструкции, вся мертворожденность которых была очевидна с первого же взгляда. И так до тех пор, пока однажды, болтая вечером с Венькой в кокпите катера, судача о том о сем, на сон грядущий, они не зацепились языком за Амбала и не стали перебирать все возможные причины его загадочного недуга. Аракелов, правда, готов был списать странное Амбалово поведение на исконное окаянство кошачьего племени, Венька же стоял на своем: зря, мол, и ворона не каркает и кот не мяучит, следовательно, есть причина, и причина серьезная, — по его, Амбаловым, меркам, естественно.
— А может, Александр Никитич, ему тут чей-то голос не нравится? Мы вечерами сидим, языками чешем, а его это раздражает, вот и орет он. Возмущается, — доказывал Венька, но Аракелов его уже не слышал.
Вспомнилось ему вдруг бог весть где вычитанное: кошки — единственные существа на планете, которые звук не только слышат, но и видят; передаетс у них как-то звуковое раздражение на глаза. И вообще, если мы девяносто с лишним процентов информации об окружающем получаем при помощи зрения, то для кошек столь же важен слух. Был даже случай, помнится, во время второй мировой войны… Кстати, где-то в здешних широтах — на Мидуэе, что ли?.. Ладно, не суть. Словом, размещалась на этом Мидуэе-Риджуэе американска воинская часть. И кот туда затесался — кто его знает, какими судьбами; может, и там нашелся свой Венька? Важно другое: кот прекрасно разбирался в звуке авиационных моторов. Если американские самолеты летели, продолжал спокойно загорать, но если японские, во всю прыть улепетывал в укрытие. Улепетывал задолго до того, как засекали эти самолеты звукопеленгаторы, установленные на острове. Этим талантом он даже заслужил себе прозвище Радар…
Увы, все эти зоопсихологические экзерсисы ничуть Аракелова к решению проблемы не приблизили, и он снова, в который уже раз, обратился к статистике. Полнолуния, новолуния… А что это значит? Что они за собой влекут? Тут-то ему и пришлось признать себя стопроцентным болваном! Моряк называется, батиандр, «дух пучины»! Да ведь это же сизигийные приливы! Сизигийно-перигейные. [17] И звук… Звук приливов сизигийных раздается над волной… Стоп! А в этом что-то есть, ей же богу, Аракелов, есть!
Тогда-то и начали сдвигаться кубики, складываясь в слово. И дальше было уже проще, дальше пошли уточнения, проверки, поиски, причем теперь уже четко направленные, а не прежнее «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». И получилась любопытнейшая картинка.
Двадцать, а то и двадцать пять дней в месяц остров был просто островом — частью суши, окруженной морем. Но с началом больших приливов он просыпался. Наступающая на берег вода проникала во все его бесчисленные внутренние пустоты, сжимая, гоня заключенный в них воздух. И некоторые из трещин в этом гигантском массиве начинали петь. Они превращались в органные трубы — странные, причудливые органные трубы, созданные самой природой. Были здесь любые — на выбор, впору музыкальный музей открывать: лабиальные и язычковые, открытые и закрытые, невероятнейших форм и сечений. Полностью разобраться во всем механизме этого органа аракеловской команде было, само собой, не под силу; этим займутся потом, тут нужны тщательно подготовленная экспедиция, классные специалисты и специальное оборудование. Однако главное ясно уже сейчас.
Остров «поет» на два голоса. Один из них разносится над водой — мощный пучок инфразвукового излучения, направленный на юго-юго-запад. Какие именно трубы генерируют этот звук, пока неясно. Ясно лишь, что высокие скалистые берега бухты Ко-те-Томонга-о-Рано-Матуа, правильным параболоидом вписывающейся в береговую линию острова, служит естественным рупором, усиливающим и направляющим этот пучок. Ну а дальше просто. Свойства инфразвука изучены превосходно — с первых опытов Роберта Вуда и до наших дней. Действие его на психику и физиологию человека исследовано преизрядно. Если суда, загадочное исчезновение или гибель экипажей на которых расследовал Аракелов, попадали под такой инфразвуковой удар, остальное уже объяснимо. И с ума люди посходить могли, и за борт побросаться в неизбывном и на первый взгляд беспричинном ужасе, и от инфаркта умереть, как экипаж злополучного «Вайхофу»… В какой-то мере пришлось ощутить это и аракеловской команде в тот день, когда впервые слушали они Нептунову Арфу.
— Не надо, Алек, не напоминайте, — негромко сказал Янг. — Не знаю, как вы, а у меня до сих пор при одной мысли об этом мороз по коже…
Венька согласно кивнул, да и сам Аракелов невольно зябко передернул плечами. Прав, прав Орсон, лучше не вспоминать…
Потому-то так жестко и выдерживали они во время ночных прогулок к Арфе график, уходя под воду до того, как пронесется над океаном неслышна убийственная песнь острова.
И на этом закончилась «операция Кракатук».
— Это нечестно, моряк! — возмутилась Папалеаиаина. — А Арфа? Нептунова Арфа — что она такое?
— Второй голос острова. Голос, слышный лишь под водой. И уже не в инфра-, а в обычном звуковом диапазоне. Если хотите — песнь острова и моря, можно сказать, острова, моря и Луны.
— Как просто… — вздохнула Жюстин.
— И как прекрасно, — возразила Папалеаиаина. — Я только раз так чувствовала музыку. Давно уже… Это была «Симфония псалмов» вашего, моряк, соотечественника… Господи, что у вас за имена!