«Братишка двоюродный! – мысленно ахнула Лола. – Его из милиции отпустили! Ой, будет дело…»
Она с любопытством уставилась на угловой столик. Псевдоофициант вдруг с грохотом уронил поднос чуть ли не на головы сидевших за столом, рявкнул что-то грозное, одним движением сгреб монеты в здоровенный кулак, а другим кулаком стукнул Маркиза по затылку, да так, что Леня ткнулся носом в стол. Татьяна вскрикнула, Елизавета Константиновна заметно побледнела, но сохранила молчание. Злоумышленник шагнул к Лолиному столику, направляясь к выходу, и в это время ему под ноги бросился неизвестно откуда взявшийся настоящий официант. Он схватил злодея за руки, тот попытался отбросить его в сторону, и в это время Лола повисла на лжеофицианте, истерично завизжав:
– Спасите! Убивают!
Легко высвободившись из ее «захвата», злоумышленник одним огромным прыжком преодолел расстояние до дверей и выскочил на улицу. Все происшествие заняло не больше пары минут.
Маркиз поднял голову и недоуменно потер затылок:
– Что это было?..
– Безобразие! – вскипел австралиец, мешая русские и английские слова. – Налет! Грабеж среди бела дня!
– Что же это такое? – пролепетала старушка. – Куда же делись монеты?!
– У вас, в России, людей грабят в публичном месте! – принялся разоряться Лоусон. – Ни на минуту я здесь больше не останусь!
– Это подстроено! – хором начали надрываться старуха и Татьяна. – Вы это нарочно! Отдайте наши монеты! Мы будем жаловаться в полицию!
– Но ведь мою монету тоже похитили… – попытался отбиться от их натиска Лоусон, – я тут совершенно ни при чем!
После этой мизансцены ее участники объединились, принявшись дружно ругать ресторан, официантов и метрдотеля.
Ужин решили прервать, распрощались друг с другом весьма холодно. Мистер Лоусон отбыл в гостиницу.
На улице Елизавета Константиновна подошла к Лоле, скромно стоявшей неподалеку от входа.
– Дорогая, вы не ушиблись? Вы так отважно бросились на этого громилу…
– Нужно было обязательно дать ему уйти, – вполголоса сказала ей Лола, едва заметно улыбнувшись, – иначе появилась бы полиция, началось бы нудное разбирательство, а нам это ни к чему.
– Однако, милые дамы, нам нужно поскорее покинуть это место, – заговорил Маркиз, – Лоусон сейчас рванет в гостиницу, и, когда он убедится, что дневника профессора там нет, боюсь, он станет неуправляемым. Я принял кое-какие меры, долго он не продержится. Братишка его точно сегодня улетит, если Интерпол его раньше не достанет…
– Но монеты, у него же остались наши монеты?! – заговорила Татьяна. – Он забрал их…
– Это Лоусон так думает, что теперь у него есть все три монеты и дневник, – улыбнулся Маркиз, – но мы-то знаем, что это не так! С любезного разрешения Елизаветы Константиновны я отнес ее монету одному знающему и умелому человеку. И человек этот изготовил за одну ночь такие же монеты… только они немного отличаются от ваших. Иными словами, золота в них столько же, но как талисман, а точнее, как ключ к сокровищу, их использовать нельзя! Вот ваши настоящие монеты, – и Маркиз протянул их дамам.
– Не зря вы подозревали Лоусона в нечестности, – сказала Елизавета Константиновна, – так оно и вышло, он разоблачил сам себя.
– И что нам это дает? – холодно заметила Татьяна. – Мы, конечно, ничего не потеряли, но его монета осталась у него, и мы никогда не узнаем, для чего ему все это было нужно!
Настал звездный час Маркиза.
– Танечка, вы слишком плохо обо мне думаете! – воскликнул он и показал третью монету. – Вот она – настоящая монета, доставшаяся старшей дочери профессора Анне.
– Вы ее подменили?! – живо воскликнула старушка. – Когда же вы успели?!
– Ловкость рук, – улыбнулся Маркиз.
– Невероятно! – не унималась старушка. – И по вашему довольному виду я могу определить, что дневник профессора тоже уже у вас?
– Не у меня, – скромно сказал Леня, – не у меня…
– Дневник у меня, – теперь наступил звездный час Лолы.
– Дорогая, вы неподражаемы! – Елизавета Константиновна пришла в восторг и переключила свое восхищение на Лолу.
– Таня, разрешите вам представить мою… – неуверенно начал Леня.
– Твоего компаньона и помощника, – сказала Лола.
Женщины несколько мгновений пристально разглядывали друг друга. Татьяна молчала, оценивая соперницу. В том, что Лола – ее соперница, она не сомневалась. Быстро прокатав в уме ситуацию, она поняла, что Лолу так просто не сбросишь со счетов, и решила пока что присмотреться к ней получше.
– Очень приятно познакомиться, – она улыбнулась одними губами.
– Милые дамы, прошу скорее в машину! – нарушил Леня затянувшееся молчание.
– Едем ко мне! – предложила Елизавета Константиновна. – Очень хочется побыстрее разгадать загадку монет!
Елизавета Константиновна убрала со стола вышитую скатерть, освободив место. Маркиз положил на стол старую тетрадь в коленкоровом переплете и раскрыл ее на первой странице.
Ровные округлые буквы с сильным наклоном бежали по странице, как солдаты наступающей армии по полю боя. Фиолетовые чернила немного выцвели за девяносто лет, но читались все еще достаточно легко. Маркиз представил, как профессор Ильин-Остроградский делал записи в этом дневнике вечером, в походной палатке, после трудного дня, полного лишений и опасностей, при свете подвесной керосиновой лампы, в стекло которой бились ночные бабочки и диковинные африканские насекомые…
«…Итак, для меня сделалось очевидным, что мечта моей жизни неосуществима. Легче оказалось склонить могущественного абиссинского владыку к союзу с Российской империей, чем преодолеть бесконечные препоны столичной бюрократии. Полученное вчера сообщение из столицы окончательно лишило меня надежды. Петербургские чиновники – вот самая страшная болезнь России! Сотни людей на всех концах земли трудятся, проливают кровь, проводят жизнь свою среди диких, далеких от цивилизации народов во славу своего Отечества, а эти столичные хлыщи пользуются результатами чужого труда и не стесняются вставлять палки в колеса прогресса! Сегодня схоронили мы молодого Арсеньева, замечательного человека, отличного археолога. Желтая лихорадка унесла эту яркую жизнь. Кажется, и у меня проявились первые признаки этой страшной болезни. А результаты нашего труда так ничтожны…»
На этом запись обрывалась, чтобы возобновиться чуть ниже:
«Я окончательно решил судьбу своей находки. Если раньше думал я пожертвовать все те ценности, что найдены мной в Мааббитской пустыне, на святое дело присоединения Абиссинии к Российской империи, то теперь, после известия из Петербурга, окончательно похоронившего мою мечту, я остановился на желании обеспечить судьбу своих дочерей. И без того уж бесконечными своими путешествиями в дальние страны лишил я их отеческой заботы и ласки, а Софьюшку – радостей семейного очага. Если мне не будет суждено возвратиться домой, какое горе причиню я любимым домочадцам! Вина моя перед семьей велика, и оправдывала меня только великая цель…»