Рядом осталась только Рюшка. Ну как рядом – вместе на работу, в столовую, в баню, разговоры ни о чем, обсуждение книг, но никаких задушевных бесед, ничего о личном, о наболевшем.
Лена видела, что рыжуля тоже в глубине души побаивается. Восхищается – да, гордится таким знакомством – ее теперь тоже опасались обижать, но считает не совсем человеком.
И ни разу, ни единым словом Рюшка не коснулась случившегося. И она, и все остальные избегали разговоров с Леной на эту тему. За спиной шушукались, это да, но стоило Ведьме подойти поближе, и разговоры тут же прекращались. А женщины старались не смотреть ей в глаза.
А Лене так хотелось узнать – ЧТО тогда произошло? Что она сделала? Почему они все так боятся теперь?
Ведь сама она ничего не помнила. Вспышка, и все. И Шречка с Чуней уже овощи.
Ночью, когда Лена в очередной раз мучительно пыталась вспомнить – что же она такого сделала, она вспомнила.
Но не о расправе над двумя гнусными бабищами, нет.
Из кладовки памяти, чихая пылью, выбрался совсем другой эпизод, причем из тех, что Осенева изо всех сил старалась забыть.
Все, что случилось полгода назад на Олешином острове.
Но сейчас Лена словно опять перенеслась в тот полуразвалившийся сарай, где они с Ланкой очнулись связанными по рукам и ногам.
И тетка Иляна, знахарка и ведунья из Румынии, так неожиданно пришедшая к ним на помощь.
И взгляд ее темно-карих, почти черных глаз, словно рентгеном просветивший душу Лены. Сначала холодный, враждебный, этот взгляд постепенно теплел, пока не превратился в горький, но шоколад.
А потом тетка Иляна сказала то, что показалось тогда Лене полной чушью.
В ней, в обычной девушке с Кубани, есть Сила? Причем какая-то чужая, не из этого мира?! И Сила эта сродни той, что черным варевом бурлила внутри мелкой твари по имени Диночка Квятковская, ублюдочной малышки Динь?!
Правда, тетка Иляна сказала, что Сила Лены – светлая. Поэтому знахарка и не придушила Осеневу прямо там, в сарае, а помогла освободиться от веревок.
Потом же закрутился такой мощный торнадо жути, что Лена забыла о словах тетки Иляны.
И вспомнила вот сейчас.
Не обязательно было считаться гением логического мышления, чтобы сложить два и два. То, о чем сказала старая знахарка там, на побережье Белого моря, и случившееся здесь, в колонии.
Ведь свое ощущение разрастающегося клубка энергии в районе солнечного сплетения Лена запомнила. Получается, это и была та самая Сила, о которой говорила тетка Иляна?!
Нет, ну здорово, конечно, вот только одна ма-а-аленькая проблемка.
Что с этим всем делать?! Ведь управлять своей Силой Лена не умела. Совсем. Она даже найти хотя бы след ее внутри себя сейчас не могла. Словно весь запас во время того взрыва и израсходовался.
А ведь это именно то, что ей сейчас так необходимо! Что помогло бы справиться с этими гиперборейскими марионетками, Шустовым и Тарским!
Или как минимум – сбежать из колонии, чтобы на свободе разобраться в ситуации, отыскать Матвея и Володю и всем вместе отправиться на помощь Ланке!
И доказать Яромиру, что она, Лена, ни в чем не виновата…
Но сколько Лена ни вслушивалась в собственные ощущения, сколько ни пыталась отыскать хотя бы след каких-либо сверхспособностей, ничего не получалось.
Пробовала настраиваться на соседок по бараку или других швей в цеху, ловить их эмоции, чувства, мысли – по нулям. Нет, ну не совсем, конечно: если кто-то очень сильно раздражен либо расстроен чем-то, или рад, или боится – это чувствовалось. Вот только замечала подобные эмоции не только Лена, они были понятны всем.
По ночам Осенева снова и снова пыталась почувствовать в области солнечного сплетения если не шаровую молнию, то хотя бы искорку. Но увы – никакой искорки там не было.
Возможно, мешало урчание полуголодного желудка – кормили в колонии, в общем-то, неплохо, но уж очень невкусно. И Лена, какой бы голодной она ни была, никак не могла отдать должное вдохновенному мастерству местных кулинаров. Вернее, отдавала. Обратно. Оставляя в металлической миске почти половину порции.
С чем ее желудок был категорически не согласен, о чем и спешил сообщить ночью. Если бы хоть какие-то посылки с воли были, тогда у Лены всегда имелся бы в тумбочке какой-нибудь вкусный аргумент, способный успокоить революционно настроенный желудок.
Но ни посылок, ни вкусных аргументов не было. Родители пока так и не узнали, что случилось с их дочерью, отец с матерью вообще не были сторонниками частого общения. Это вовсе не означало, что они не любили Лену, нет. Просто в их семье, сколько Лена себя помнила, всякие там «телячьи нежности» не приветствовались. Мать, Елизавета Петровна, работала завучем в школе, очень строгим, но справедливым и всеми уважаемым завучем. И эмоции свои всегда держала под контролем, привыкла так. Отец, Николай Павлович, служил инспектором технадзора и без конца мотался по командировкам. А где вы видели добрых, чутких и нежных инспекторов? Работа у них такая – слабины не терпит.
Но Лена всегда чувствовала любовь родителей. Не показную, а внутреннюю, глубокую, сильную. А самое главное – отец с матерью относились к дочке как к равной. Приучали к самостоятельности, всегда советовались с девочкой, принимая решения, касающиеся семьи, уважали ее мнение, отмечали все успехи и не забывали похвалить.
Хотя ласковых обнимашек и девчоночьего шушуканья с мамусей Лене все же не хватало…
Но она все равно очень любила и очень гордилась своими родителями. А в детстве еще и потому, что папа с мамой были, пожалуй, самой красивой и гармоничной парой среди всех, кого Лена знала. Оба высокие, стройные, папа – брюнет с голубыми глазами, у мамы – роскошные волосы цвета спелой ржи и огромные глаза невероятного оттенка молодой листвы. А черты лица настолько правильные, что супруги Осеневы казались братом и сестрой. Ну или хотя бы родственниками.
Хотя на самом деле ни о каком родстве не могло идти и речи – отец родился в Архангельской области, а мама – здесь, на Кубани. И встретились они, когда по распределению приехали в один и тот же сибирский город. Откуда решили вернуться в тепло Краснодарского края – годовалая Леночка плохо переносила холод.
В общем, Лена готова была умереть с голода, лишь бы родители так и продолжали оставаться в неведении. И сейчас даже рада была тому, что в последние годы ее общение с мамой и папой свелось к более чем редким звонкам. И поздравительным открыткам на Новый год и день рождения.
К тому же ее голодовка – добровольная, хоть и вынужденная. Наверное, все же придется призвать вкусовые сосочки на языке не выпендриваться и прекратить посылать в мозг волны отвращения. Подумаешь, невкусно! А силы терять – вкусно?!
Причем не те силы, которые она тщетно пытается отыскать, а обычные, физические. Лена и так никогда не была толстой, она унаследовала от родителей гибкую сильную фигуру, без складок и валиков.