Риверс тоже поднялся и протянул ему руку.
— Знаешь, какая разница между участием и соучастием?
Лэнг промолчал.
— Я по утрам ем яичницу с беконом. Так вот, курица в этом блюде участвует, а свинья — соучаствует.
Да, в Штате одинокой звезды [31] есть комики, ничуть не уступающие Джею Лено [32] .
Франкфурт-на-Майне, Дюссельдорф-ам-Наутбанхофштрассе,
вечер того же дня
Лэнг лежал на кровати, уставившись на абстрактные узоры, нарисованные трещинками на потолке, и не видел их. Он не замечал пляшущей игры разноцветных бликов, запускаемых в единственное окно неоновыми вывесками и световой рекламой магазинов сексуальных товаров, порнографических кинофильмов и дешевых ресторанов. Если бы его спросили, как называется эта богом забытая гостиница возле железнодорожного вокзала, где он снял номер на ночь, вряд ли он сумел бы ответить.
Он был слишком поглощен жалостью к самому себе.
Сначала его жена, Дон, затем сестра и племянник. Теперь Герт. Всех унесло, все ушли из его жизни, как будто его бытие представляло собой какую-то космическую дверь, через которую можно было пройти лишь в одну сторону. И, никогда не будучи ни религиозным, ни суеверным, он со страхом ждал, какой еще кирпич свалится ему на голову, почти уверенный в том, что это случится.
Герт. Когда она описывала пируэт, демонстрируя новое платье, белокурые волосы окружали ее лицо, как светящийся ореол. Лэнг обонял ее мускусный аромат во время любовных ласк и чувствовал умиротворяющее тепло ее тела рядом с собою. Сам того не замечая, посмеивался над ее грамматическими промахами и ошибками в употреблении идиоматических выражений. А их беседы с острыми выпадами и остроумными парированиями… А аппетитные ароматы блюд, приготовленные ею неожиданно умело… Все это ушло.
Ушло навсегда.
Лэнг спросил себя, страдал бы он так, если бы она все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, страдал сильнее или, напротив, меньше? И решил, что так же.
Если ему когда-либо требовалось утешение, так это сейчас. Он поднял руку с часами и, прищурившись, посмотрел на циферблат. В Атланте было чуть больше пяти дня. Встав с кровати, Лэнг подошел к противоположной стене, где заряжался «блэкберри», отсоединил аппарат от зарядного устройства, просмотрел «записную книжку», вернулся на кровать и нажал кнопку вызова.
Всего лишь через два гудка ему ответили. Слышимость была настолько хороша, что нельзя было и подумать, что его и собеседника разделяет океан.
— Фрэнсис?
— Это же мой любимый еретик! — услышал он радостный возглас.
Лэнгу сразу сделалось легче.
— Фрэнсис, у меня плохие новости.
Он рассказал ему обо всем, что случилось после смерти Хаффа, не упомянув лишь об Управлении. Зато в подробностях описал события в Монсегюре.
— Вы уверены, что она погибла?
Гнев полыхнул в нем, как молния, и так же быстро угас. Уже вторично за несколько часов ему задают этот вопрос. Неужели они думают, что он счел Герт мертвой и бросил ее там?
— Фрэнсис, я твердо знаю лишь одно: я не смог найти ее на этой проклятой вершине. Самым крупным, что я видел, оказалась кисть руки, принадлежавшая, между прочим, не ей.
Последовавшая пауза так затянулась, что Лэнг подумал было, что связь прервалась. Но затем услышал:
— И что вы собираетесь делать?
Ответ на этот вопрос у Лэнга был давно уже готов.
— Отыскать тех, из-за кого это случилось.
— А разве не лучше ли было бы предоставить это дело полиции? — с искренним беспокойством осведомился Фрэнсис.
Лэнг сдержал просившийся на язык резкий ответ и заставил себя говорить спокойнее.
— Мне никак нельзя идти во французский полицейский участок и заявлять, что на моих глазах были убиты три человека, если не больше. Если лягушатники начнут расследование, они наверняка узнают, что меня разыскивает полиция во Франкфурте, а может быть, и в Гейдельберге.
— Лэнг, стремление совершить месть — неразумно.
— Фрэнсис, я знаю, что призывать к милосердию и прощению — ваша обязанность, но сейчас мне совершенно не хочется подставлять вторую щеку.
Снова молчание.
— Лэнг, вы знаете, что я готов помочь вам всем, что в моих силах. Я тоже любил Герт. И буду молиться за ее душу.
— Лучше помолитесь за тех, кто ее убил — когда я их найду.
— Эта надпись на стене пещеры… Вы считаете, что она может вам пригодиться?
Лэнг отлично понимал, что этот вопрос задан только для того, чтобы увести его от разговора о Герт.
— Точно не знаю. Кстати, почему бы вам не записать ее? Посмотрим, что вы сможете сказать.
Он диктовал не спеша, старательно произнося окончания существительных.
— Готово, — сказал Фрэнсис. — С ходу можно перевести, как «Юлиан император приказывает, чтобы обвинения против царя иудеев были погребены во дворце одного бога». А может быть, «единого». Не слишком-то понятно, к тому же без окончаний трудно сказать что-то наверняка. Вы уверены, что не спутали склонения?
Священник не удержался от привычного подтрунивания над собеседником, и Лэнг решил, что все равно ему необходимо каким-то образом преодолеть свою скорбь.
— Declamo bona verba.
— Я вовсе не хотел сказать, что вы говорите не те слова. Просто у вас к классическому языку примешивается южный акцент, и вашу дикцию не всегда легко понять. Вы говорите… — На сей раз Лэнг точно знал, что он улыбнулся. Священник мог творить чудеса. — …ore rotundo [33] , так Гораций отзывался о хороших ораторах.
— А как насчет solus dei и царя иудеев?
— Бесспорно, когда Христа распяли, Его называли в насмешку царем иудейским, но ведь фраза могла относиться и к какому-нибудь настоящему царю из Ветхого Завета — скажем, к Давиду или Соломону. Точно так же о «едином Боге» могли говорить не только христиане, но и евреи, и мусульмане.
Лэнг задумался. Потянулся, потом сказал:
— Тут возникают сложности. Ведь Юлиан отменил законы Константина, предоставлявшие христианам право исповедовать свою религию. Он ненавидел их, понимая, что они склоняют Рим отречься от исконного пантеизма [34] .