Он тяжело опустился на землю. Мало того, что он читал единственный уцелевший прижизненный документ, подтверждавший существование Христа, — он видел в нем совсем не того Христа, какого мир знал по Евангелиям. Леб Гринберг, профессор из университета Эмори, был прав. Христос больше походил на Ленина, чем на Ганди. Прав он был и в том, что в Евангелиях была совершена крупнейшая, пожалуй, ревизия событий, какую только знало человечество, в результате которой обвинение в смерти врага Рима было возложено на евреев. Определенно, церковь должна была бы всеми силами противиться обнародованию этого текста.
Понятно, почему современная католическая церковь, скорее всего, будет готова зайти достаточно далеко, ради того чтобы слова с лежавшего перед ним свитка никогда не увидели свет. Более того, Лэнг был очень удивлен тому, что свиток оставили здесь. Документ, согласно его теории, должны были уничтожить, или, по крайней мере, переместить в какой-нибудь сверхсекретный архив, не доступный никому, кроме самого Римского папы и, может быть, самых приближенных к нему лиц. Но, посмотрев по сторонам, Лэнг сразу нашел ответ и на этот вопрос. Пока здесь не начались раскопки, к амфоре никто не имел доступа. Никто, по всей вероятности, даже и не знал о ее существовании. А во время раскопок не так легко было определить, какие колонны действительно несли на себе тяжесть строений, а какие остались от первой, древнейшей базилики Святого Петра.
Если даже в церкви знали об этой тайне, о «шутке» Юлиана, то, вероятнее всего, должны были бы считать, что она находится в полной безопасности.
Было ли известно Ватикану о надписи в Монсегюре?
Выяснить это Лэнг никак не мог.
Средневековая церковь, инквизиция должны были бы стереть с лица земли любое упоминание о тайне Юлиана вместе со всеми, кто мог знать хотя бы о ее существовании, не говоря уже о содержании. Но сегодня… Неужели церковь пошла бы на убийства? В конце концов, она пережила и Галилея, и Лютера, и Дарвина… Даже Дэна Брауна [56] .
Пергамент вполне мог быть той причиной, по которой Пий молча, даже, как казалось со стороны, безразлично сносил злодеяния нацистов; вероятно, этим же объяснялось большое количество папских паспортов, выданных нацистам для бегства в Южную Америку — страх перед раскрытием тайны Юлиана. Но сегодня?.. Сегодня все было не так, как в тридцатые и сороковые годы. Исследователи стволовых клеток, защитники абортов, борцы за права гомосексуалистов и многие другие, открыто выступающие против церковных установлений, — никого из них не убивают. И, вероятно, нашлось бы немало таких социально активных людей, кому Христос-революционер показался бы даже более привлекательным, чем Христос смиренный. Церковь могла бы даже привлечь новообращенных, или, по крайней мере, активизировать тех христиан, кто не проявляет особого усердия в вере. В конце концов, разве не к этому стремился Ватикан все две тысячи лет своего существования?
Но если не церковь?.. Как Франц Блюхер назвал организацию, помогавшую скрываться от правосудия нацистам? «Die Spinne», паук. Но вряд ли престарелые нацисты стали бы тревожиться из-за опасности, угрожающей церковным догмам; они защищали себя и себе подобных. Таких, как Скорцени.
Но Скорцени умер, не так ли?
Лэнг на мгновенье уставился в темноту. Юлиан, Скорцени и…
У него в мозгу происходило нечто похожее на метеоритный дождь; нейроны, лихорадочно соприкасались синапсами, как будто даже испуская при этом искры, — прямо-таки перестрелка на ферме Корраль. Фразы, лица, места сливались в единую концепцию, которая, как понимал Лэнг, сформировалась у него в подсознании не сегодня и даже не вчера. Просто он, как последний идиот, настолько сосредоточился на поисках новых фактов, что не удосужился уделить хоть немного внимания тому, что уже знал.
«Чертовски неприятно слышать, что парня, прошедшего всю эту берлинскую заварушку, так вот запросто взяли и пристрелили».
Никто из них не успел сказать Риверсу, что Дона Хаффа застрелили. Более того, при таком строгом контроле за распространением огнестрельного оружия, который практикуется в Европе, предположение о том, что человека застрелили, должно было возникнуть в последнюю очередь. Если только убийцей не был полицейский или сотрудник какого-нибудь правительственного агентства.
Принадлежавшего любому правительству.
Нападение в тюрьме, куда помещают и заключенных, арестованных федеральными властями. Его мимолетный сокамерник не был зарегистрирован в списках.
Бесследное исчезновение нескольких железнодорожных вагонов с сокровищами. Операция «Скрепка».
Лицо регулярно выступающего по телевизору политика. Оно казалось смутно знакомым, но его никак не удавалось вспомнить. Потому что у него не было шрама на щеке. Политик, регулярно совершающий полеты из Соединенных Штатов в Мадрид. Или еще куда-нибудь в Испанию. Политик, намеревавшийся ужесточить американскую политику, а это практически невозможно сделать без укрепления разведывательных организаций.
Убийцы, приготовившиеся встретить его на мосту.
Снайпер в Геркулануме.
Как он мог не сложить вместе столь очевидные факты?
Задрав рясу, Лэнг извлек из кармана устройство связи, переданное ему Риверсом, и проверил, выключено ли оно. Должно было быть выключено. Он попросту не мог включить его и забыть об этом.
Потому что оно не было ему нужно.
Рейлли с силой ударил хитроумным прибором о каменный столб. И, с радостью увидев, как разлетелся пластмассовый корпус, нисколько не удивился тому, что не видимый до того маленький красный светодиод светился. Это значило, что устройство работает, даже будучи выключенным.
Особенностью всех сотовых телефонов, работающих через спутники, является то, что их можно отслеживать через систему джи-пи-эс, но только если они включены.
И в устройстве Риверса имелась функция джи-пи-эс, он сам об этом сказал, но действовала она постоянно, а не только когда Лэнг обращался к спутникам связи. Мало того, что благодаря документам, выданным ему во Франкфурте, Риверсу заранее становилось известно о планируемых Лэнгом переездах, он знал буквально о каждом шаге Лэнга и отслеживал его передвижения с точностью чуть ли не до пятидесяти футов.
Лэнга трясло от гнева. Мало того, что его самого обманули, — его глупая погоня за тайнами раннего христианства стоила жизни Герт. Вернуть ее было не в его силах, но расквитаться за нее он мог. Он мог…
Вершину холма вдруг залило светом, так, как будто над Ватиканским холмом впервые за две тысячи лет взошло солнце. Лэнг прикрыл глаза рукой и медленно повернулся.
— Спокойствие, партнер, — произнес, растягивая слова, хорошо знакомый голос. — Игра зашла слишком далеко, так что незачем стрелять.
Лэнг поднял руки, показывая, что он безоружен. Футах в тридцати от него на самой границе ярко освещенного участка стоял Риверс. В своих ботинках змеиной кожи, с ремнем, застегнутым на пряжку величиной с колпак автомобильного колеса и в десятигаллонной шляпе он выглядел настоящим ковбоем. С той лишь разницей, что у него не было «кольта-миротворца» калибром в 0,44 дюйма. Вместо него он держал в правой руке 9-миллиметровый «ЗИГ-Зауэр Р-229». Современное оружие, стоявшее на вооружении Управления. Точно такой же, как и тот, что без толку лежал в ящике ночного столика Лэнга в Атланте.