Брак моих родителей не назовешь счастливым. Они поженились в юном возрасте и происходили из разных слоев общества. Современные молодые люди, мои собственные дети, торжествующе заявляют:
— Но ведь брак не распался, правда? Они остались вместе. Разве это не доказательство?
Нет, не доказательство. В те времена люди не расставались — средний класс, не очень богатые. Просто не имели такой возможности. Они не изменяли супругам, не опускались до жестокости, не бросали друг друга. У них был дом, ребенок, они привыкали. А если оказывались совсем разными — не были едины душой и телом, счастливы вместе и несчастны в разлуке, — разве это основание расторгнуть брак, ценой скандала, удивления окружающих, обмана и больших расходов? Сомневаюсь, что родители даже задумывались об этом. Отец все так же раздражал мать своим глупым, наивным обожанием сестер, старомодной, рыцарской, пустой и бессмысленной идеализацией женщин, а мать в своей придирчивой ревности никогда не упускала возможности унизить его семью и высмеять родственников, в конечном итоге переходя к обвинениям в адрес всей английской буржуазии.
Я слышала, как она говорила отцу:
— Джеральд участвовал в высадке на Сицилии. Девятого июля прошлого года. Девятого июля. Отрицать бессмысленно — это история.
Он вышел из комнаты с бледным, напряженным лицом. Я тоже занялась подсчетами. Кто бы устоял перед искушением? Должно быть, подумала я, это самая длинная из известных беременностей.
10 мая пришла телеграмма от Иден. У ВЕРЫ СЫН. ОБА ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ХОРОШО. С ЛЮБОВЬЮ. ИДЕН.
Бытует мнение, что запоминать мы начинаем только после того, как научились говорить. Люди мыслят словами, и поэтому память тоже оперирует словами — следовательно, мы не помним ничего из первых двух или трех лет жизни, когда еще полностью не овладели речью. С другой стороны, существует гипотеза, что память формируется еще в утробе матери. Джейми говорил мне, что не помнит ничего, что происходило с ним до шестилетнего возраста (за исключением фантазий), и причина, по его мнению, заключается в том, что он был очень несчастен. Психика, защищая саму себя от страданий, блокирует воспоминания. Я же очень хорошо помню его детские годы, по крайней мере отдельные эпизоды. Что еще нужно маленькому ребенку, младенцу, кроме неустанной и преданной материнской любви, которой Вера окружила Джейми?
Может быть, знание о том, что случилось и как его использовали, словно пешку в игре, заставляет Джейми считать раннее детство несчастным? Думаю, именно это и произошло, потому что я не могла ничего перепутать — настолько глубокое впечатление произвела на меня перемена, произошедшая с Верой тем летом. На мою память не повлияла травма, а предвзятость или страх не исказили увиденное или услышанное. Разумеется, сама я тогда не испытывала сильных чувств — если не считать размышлений о материнстве и попыток представить, какой матерью буду я сама, когда придет время.
Джейми крестили в августе. Я собиралась к Вере на две недели, а отец должен был присоединиться ко мне на один день и одну ночь, чтобы присутствовать на крестинах. Хорошо, что мы приехали, поскольку больше никого из родственников не было — ни Иден, ни Фрэнсиса, ни Хелен. У меня в голове уже сформировалось представление о том, как Вера будет вести себя с ребенком. Все будет подчинено строгим правилам. Железный распорядок плюс фанатичное соблюдение правил гигиены — меня не удивила бы глажка простыней, а также выстиранных пеленок. Конечно, малыш не мог сбежать, когда нужно укладываться в постель, и его не приходилось искать в доме или на улице, но в его маленькие ушки можно было вложить правило, что шесть часов — это критическая точка, время, после которого любой благовоспитанный младенец должен находиться в кроватке.
Все оказалось совсем не так. Джейми был красивым ребенком — прямо-таки белокурый ангел. Вера писала, что у него глубокие темно-синие глаза, и это была единственная черточка, не соответствовавшая ее восторженному описанию. Его глаза, ясные, большие и внимательные, выглядели необычно и походили на переменчивый агат, словно их первоначальная синева вымывалась водой янтарного цвета. Лицо, щеки, ладони, ступни, запястья, лодыжки — все было округлым и шелковистым. Джейми исполнилось три месяца, и он уже начинал улыбаться, причем все его улыбки предназначались Вере.
На этот раз она не встречала нас у калитки, окидывая взглядом улицу и собираясь пожаловаться, что мы опоздали, что она уже отчаялась ждать и думала, что мы уже не приедем. Вера открыла дверь, держа на руках Джейми, а когда мы вошли вслед за ней в гостиную, положила ребенка прямо на пол, на одеяло, позволив ему переворачиваться, дрыгать ручками и ножками. Не стану говорить, что я не узнала бы Веру, встретив на улице. Конечно, лицо осталось прежним, и быстрые жесты — тоже, но это была скорее Вера со старых фотографий — хорошенькая, стройная, светловолосая девушка, а не суровая мегера с поджатыми губами и морщинистыми веками. Ее преобразила безмятежность, льнувшая к ней, как самое красивое платье, розовый цвет которого отражается на щеках, а осознание, что это платье тебе к лицу, заставляет сиять глаза.
— Ты очень хорошо выглядишь, — сказал мой отец, не в силах оторвать от нее взгляда; он смотрел на Веру с таким восхищением, что я, невольно возмутившись, подумала, что он никогда так не смотрел на мою мать, а также о том, как благодарна была бы она ему даже за толику подобного внимания и восхищения.
— Мне много лет не было так хорошо, — ответила Вера. — Но речь не обо мне. Как тебе Джейми? Правда, красавец? Разве он не восхитителен? Подумать только, я хотела девочку! Я не променяю его на самую красивую и благовоспитанную девочку в мире. Нет, я не говорю, что Джейми невоспитанный — он само совершенство, с ним никаких хлопот, правда, мой ангел, мой ягненочек?
Не могу согласиться, что с ним не было хлопот. Мне он казался сущим наказанием, источником бесконечных забот, большая часть которых усугублялась самой Верой и ее желанием постоянно держать его на руках: она по часу кормила его и укачивала, пока Джейми не засыпал у нее на руках или на плече. Она забросила шитье и вышивание, перестала распарывать старую одежду и расчесывать шерсть, не вспоминала без конца об Иден и не хвасталась ее успехами; обвинительные речи в адрес отсутствующего Фрэнсиса также смолкли. Нам даже пришлось спрашивать о них.
— О, Фрэнсис не приедет домой. Он так ревнует к Джейми, хотя и не признается в этом. А что касается крестин, то он говорит, что не верит в Бога с семилетнего возраста. Тогда я спросила его, во что он верит, и Фрэнсис ответил: «В себя». Очаровательно, правда?
— Жаль, что Иден не сможет присутствовать, — сказал отец.
— Ты же не думаешь, что ради крестин она проделает весь этот путь из самого Гурока, [45] правда?
— Гурока? — удивился отец. — Я думал, она в Северной Ирландии.
Очевидно, еще один секрет, еще одна тайна… Вера отвела взгляд, и на ее щеках появился румянец. Она не расстроилась и не разозлилась, хотя ее поймали на лжи или, по меньшей мере, на увиливании.