— Он один из Пирмейнов — ну, ты знаешь.
Я не знала. Мне стало стыдно моей старой белой блузки и широкой юбки в сборку.
— Полагаю, ты иногда ходишь в магазины, правда?
— Ах, этот Пирмейн, — сказала я. — Ты имеешь в виду Брюстера и Пирмейна?
Сван и Эдгар, Дебенхэм и Фрибоди, Маршалл и Снелгроув, Брюстер и Пирмейн. [50] Я расстроилась. Начала стесняться Тони, хотя раньше чувствовала себя раскованно. Хотела спросить Иден о том вечере в театре, но после этого открытия по поводу Тони почему-то не решилась. А Иден, если можно так выразиться, воспользовалась ситуацией и, словно почувствовав благоговейный страх, вызванный ее словами, прибавила:
— Я познакомилась с ним на вечеринке у леди Роджерсон.
Должна ли я была знать, кто такая леди Роджерсон? Может, Вера говорила мне, когда сообщала о «демобилизации» Иден? До меня дошло, как мало я знаю о тетке.
— Леди Роджерсон относится ко мне как к дочери. Естественно, я сопровождаю ее, когда она едет в Фонтлендс. Мы снова собираемся на двенадцатое.
Меня эта фраза поставила в тупик. Думаю, прошло года два, прежде чем я поняла, что Фонтлендс — это деревенское поместье Пирмейнов в Йоркшире (с куропаточьей пустошью), леди Роджерсон — пожилая женщина, у которой Иден была компаньонкой, а «на двенадцатое» означает двенадцатое августа, когда начинается охота на куропаток. Иден спросила, когда вернутся остальные, и, услышав, что часа через два, объявила, что они вряд ли будут ждать. Вернувшийся Тони сообщил, что «бедный паренек» крепко спит, и спросил, слушала ли я сегодня радио. Интересно, подумала я, какие еще могут быть новости?
— Мы сбросили на японцев новую бомбу, — сказал Тони.
— Какую? — Мне было не очень интересно. — Вроде «Фау-2»?
— Похоже, больше, — ответил он. — На город Хиросима, или как он там правильно называется. — Тони произнес «Хиро-шима». — Война на Дальнем Востоке теперь закончится, вот увидите. Я оставил дверь к пареньку открытой, чтобы вы могли услышать, если он снова заплачет.
Они уехали на красном спортивном автомобиле. Замечание Тони о том, что я собираюсь убить Джейми, было единственной шуткой — или даже намеком на шутку, — которую я от него когда-либо слышала. Его семья владела универсальным магазином, а кузина была замужем за итальянским аристократом. Тони был скучен, как стоячая вода, и богат, как золотой прииск. Кроме того, он был красив — куда там Чеду, бедному, непривлекательному и открывавшему рот только затем, чтобы сказать что-нибудь интересное, забавное или провокационное. Иден выглядела довольной, когда уезжала; дурное настроение, в которое она пришла, увидев, что ни Веры, ни моих родителей нет дома, рассеялось. Разумеется, даже в их отсут-ствие она достигла почти всех целей, поставленных перед этим визитом, а если Вере не было от этого никакой пользы и для нее ситуация даже немного ухудшилась, тут уж ничего не поделаешь.
Мой отец считал себя представителем среднего класса. Он все время повторял это — со стыдливой гордостью. О чем отец никогда не говорил вслух, так это о том, что у среднего класса, в отличие от бедных и богатых, не бывает супружеских измен, хотя это был важный аспект его убеждений. Ему даже в голову не приходило, что его сестра может быть неверна мужу. Отец с матерью не очень ладили, и даже нельзя утверждать, что в глубине души они любили друг друга, я уверена, что не любили, но, пока мать жива, мой отец не мог даже подумать о другой женщине. Для него это было равносильно воровству или мошенничеству в банке. Поэтому когда Джеральд вернулся домой и они с Верой почти сразу расстались, отец не стал задаваться вопросом почему и не пришел к выводу, подобно всем остальным, что у Веры был роман с Чедом Хемнером, а возложил всю вину на Джеральда. Поначалу, однако, он вообще не признавал, что Вера с Джеральдом расстались.
Вера ничего ему не сказала. Это не в ее правилах. Разумеется, никто не предполагал, что Джеральда демобилизуют. Он был кадровым военным. Мы думали, что Джеральд приедет домой в отпуск, а потом Вера уедет с ним — туда, куда отправят служить его полк, возможно, в Германию в составе оккупационной армии. «Лорел Коттедж» продадут, а вырученные деньги поделят на три части. Тем не менее в письмах Веры не было и намека, что она собирается вместе с полком Джеральда куда-то в район Любека; причину своего желания остаться она тоже не объясняла.
Той зимой Иден довольно часто приходила к нам, обычно одна, но один раз привела Тони Пирмейна, чтобы познакомить с моими родителями. По поводу Веры и Джеральда она загадочно молчала. То есть создавала впечатление, что все знает, но не желает открывать тайну. Мы узнали от Хелен.
Они с моим отцом никогда не ладили. Он ее недолюбливал. И даже был близок к тому, чтобы признаться: он обижается на нее за то, что Хелен лучше обеспечена и занимает более высокое положение в обществе, чем дети моего дедушки от второго брака. На его отношение никак не влиял тот факт, что Хелен приобрела все это потому, что от нее отказался родной отец. Слишком манерная, все время повторял он. Однако до открытой ссоры дело никогда не доходило. Хелен написала ему, спрашивая, не возражает ли он против устройства свадебного торжества Иден в ее доме, и в этом же письме упомянула о разрыве между Верой и Джеральдом.
Отец, по крайней мере, был в курсе, что Иден собирается замуж за Тони Пирмейна. Ему сказали, но в самую последнюю минуту. Вечером позвонила Иден, а утром новость появилась в «Таймс». Разумеется, Иден стеснялась сказать потому, что это был Тони — несмотря на то, что в глазах брата он должен выглядеть более чем подходящим женихом, большой удачей и все такое, — а не Чед Хемнер. Мой отец искренне не понимал подобных вещей и вел себя так, словно человеческие существа по природе своей моногамны и образ единственного партнера навеки отпечатывается в их мозгу, как у серых гусей или гиббонов. По его глубокому убеждению, смена однажды выбранного супруга равнозначна нарушению законов природы. С мрачным видом он повесил трубку и, качая головой, направился к нам через всю комнату. Я даже почувствовала жалость к Иден, которая весело болтала, явно не подозревая, что ее сообщение вызовет у брата такой ужас.
Вероятно, отец принимал Тони за какого-то родственника работодательницы Иден (к тому времени мы уже знали о леди Роджерсон) и думал, что Иден время от времени подрабатывает у него секретарем. Мой отец мог убедить себя в чем угодно, даже в самом невероятном — если очень старался.
— Я понятия не имел, — сказал он, растерянно проводя рукой по лбу. — Мне казалось, Иден встречается с тем милым парнем, которого мы видели на крестинах. Не понимаю я всех этих метаний. Интересно, что ее не устроило в том журналисте?
— Бедноват, — предположила мать.
— Не обязательно всю жизнь провести с одним человеком, — сказала я, предвидя, что в этом отношении у меня могут возникнуть трудности, и не желая, когда придет время, вступать в продолжительные дискуссии с отцом. — По крайней мере, если они встречаются в восемнадцать лет, а не в шестьдесят. — Мне стало противно. — В любом случае, я не думаю, что Иден любила Чеда или он ее. Мне кажется, это была не любовь.