Дон.
Они остановились в крохотной гостинице, занимавшей дом, построенный неподалеку от Пантеона добрых полтысячи лет тому назад. Тогда город восхищал, был исполнен романтики, и за каждым углом их ждали сокровища. Сейчас Лэнг видел лишь мрачную толпу, присущую каждому большому городу. Рим оказался для него лишь скопищем редкостно болезненных воспоминаний.
Скрипнув тормозами, состав начал замедлять ход, приближаясь к Тибуртине, конечной станции линии, и Лэнг нежно, словно хрупкую фарфоровую чашку, отодвинул воспоминания о Дон в сторону. Где лучше остановиться? Было ясно, что место, которое некогда облюбовали они с Дон, слишком популярно среди туристов. Если его продолжают искать, то там найдут запросто, как нечего делать. Большие отели, такие, например, как «Хасслер» или «Эдем», годятся еще меньше — американца станут искать в первую очередь там. Возле развалин северной стены имеется множество мелких гостиниц и пансионатов с умеренными ценами и видами на сады Боргезе через руины древней ограды Рима. Не годится. Там всегда кишат американцы, приезжающие по недорогим туристическим путевкам: студенты, преподаватели, пенсионеры. Что еще хуже, эти пансионаты расположены слишком уж близко к посольству. Местоположение и цены делают их идеальным местом для того, чтобы пользоваться старыми связями. Но Лэнг совершенно не желал случайно встретиться с кем-нибудь из знакомых. Слишком уж много у них возникнет вопросов, на которые придется отвечать.
Рейлли решил исходить из того, что люди, с которыми он имеет дело, скорее всего, не итальянцы, и потому следует искать такое место, где иностранцы бывают редко. Там он смог бы без особого труда их заметить и, если понадобится, легко затеряться в городе. На виа дель Корсо имелись маленькие дорогие гостиницы, где останавливались торговые представители «Армани», приехавшие из Милана, люди, служившие у производителей драгоценного стекла из Венеции, и другие им подобные, работавшие в магазинах этого одного из самых роскошных торговых кварталов Европы.
К тому моменту, когда поезд, негромко брякнув сцепами, остановился, Лэнг успел отбросить и этот вариант. Он решил направиться в Трастевере. Рейлли помнил этот район еще с тех пор, когда не был знаком с Дон. И как часто бывает во многих городах, где имеются крупные районы, отделенные от основной части города рекой, обитатели Трастевере считали себя почти иным народом, куда большими римлянами, чем жители всего остального Рима. Точно так же бруклинцы считают лишь себя истинными ньюйоркцами и смотрят свысока на всех остальных, а обитатели Рив Гош [32] никого больше не назовут истинными парижанами.
Когда-то Рейлли заинтересовала история Трастевере. В XVI веке его населяли, выражаясь по-современному, римские синие воротнички, искусные ремесленники, строившие соборы, писавшие фрески и высекавшие из камня монументы. Здесь работали Микеланджело и Леонардо. В наше время район стал раем для богемы, пристанищем безработных музыкантов и художников, пытающихся продать свои произведения.
Там на пьяцца Масти находилась траттория, где он когда-то ел пиццу с чехом-перебежчиком. Еда была отвратительной, оформление — и того хуже, в основном фотографии в разных видах двух итало-американских звезд — Синатры и Сталлоне. Пианист громко калечил американские мелодии пятидесятых годов. У Лэнга потом и мысли не возникало прийти вместе с Дон в это заведение.
В соседнем доме находился pensione, несколько комнат с минимумом удобств, в районе, малопривлекательном для туристов, тем более американцев.
Идеально.
По-итальянски он почти не говорил, разве что в пределах туристского разговорника: спросить, где туалет, да пожаловаться на дороговизну. Еще пригодное на все случаи жизни «prego», слово-хамелеон, которое может означать все, что угодно, от «побыстрее» до «добро пожаловать». К сожалению, латынь, которой Рейлли владел гораздо лучше, была здесь не в ходу, точно так же, как в современной Америке мало кто понял бы английский язык времен Чосера. Впрочем, сейчас это было неважно. Водитель такси, в которое Лэнг сел на вокзале, владел итальянским еще хуже. Впрочем, несмотря на малые лингвистические способности, он, похоже, отлично освоился в Риме. Тормозами шоферюга, кажется, вовсе не пользовался, зато все время сигналил и размахивал руками, бросая руль. Преодоление нерегулируемых перекрестков могло сойти за тест на содержание тестостерона.
Поскольку по четырем из каждых пяти улиц не могло продвигаться ничего, кроме вездесущих мотороллеров «веспа» и велосипедов, ехать пришлось окольным путем. Вскоре Лэнг понял, что ему будет гораздо спокойнее, если не смотреть на то, что происходит вокруг. Поэтому он закрыл глаза, вцепился в сиденье и вознес молитву Меркурию, римскому богу, покровителю путешественников, оказавшихся в опасности.
Автомобиль резко затормозил, и Лэнг напрягся, ожидая, что сейчас раздастся скрежет сминаемого металла. Вместо этого сзади донеслась продолжительная тирада, явная ругань на итальянском языке. Он открыл глаза. Такси находилось на Палатинском мосту. Внизу беззвучно протекал в своей бетонной тюрьме грязно-зеленый Тибр, окаймленный деревьями.
Лэнг вспомнил одно из замечаний Дон: в отличие от Парижа, Лондона и даже Будапешта, Рим со стороны реки производит далеко не лучшее впечатление. Она объяснила, что Тибр больше похож на городские задворки, на досадную помеху, а потому к нему не обращено фасадом ни одно из сколько-нибудь примечательных зданий, к тому же он протекает на отшибе от центра античного, средневекового и современного Рима. Как это очень часто случалось, Дон сформулировала вслух ту мысль, которую Рейлли никак не мог додумать до конца. Это было еще одной причиной того, что с ее уходом в его жизни образовалась пустота, и, как он подозревал, эта пустота никогда уже не заполнится.
Впереди справа в буром облаке смога плавал купол собора Святого Петра, пятно отстраненной безмятежности, вознесенное над уличным хаосом раннего утра. Поворот направо — и реку сменили дома в три и четыре этажа с щербатой штукатуркой, будто излучавшей розовый свет под лучами восходящего солнца. По церкви в романском стиле он узнал пьяцца Санта-Мария-ди-Трастевере. Маленькая площадь была битком забита бабушками, толкавшими перед собой коляски с детьми, и мужчинами, разгружавшими грузовики. Район, казалось, потягивался и зевал с похмелья, приходя в себя после вчерашнего. Нынче вечером темнота вновь загонит стариков и детей в дома, а их места займут джазисты, мимы и юные свингеры. Ночью пьяцца превращалась в Бурбон-стрит [33] , Рив Гош или другое вызывающе веселое место какого-либо иного города.
Такси свернуло в переулок, заняв чуть ли не всю его ширину, и как-то неуверенно остановилось. Маленькую площадь, вымощенную камнями, о которых невозможно было сказать, уложены они вчера или несколько веков назад, тесно окружали обветшавшие дома. Сюда еще не пробивалось ни лучика утреннего солнца, и появлялось жутковатое ощущение, что тени здесь упрямо сопротивляются наступлению нового дня.