После разговора с братом Марченни у Лэнга появились соображения насчет возможных причин, по которым «они» могли так стремиться заполучить картину и убивали тех, кто им препятствовал. Работа Пуссена указывала на то место, где были спрятаны какие-то сокровища. Но где же это видано, чтобы люди шли на мученичество ради материальных благ? Они жертвовали жизнью ради идей, дела, мести. Но чтобы ради земных богатств, которыми им не суждено обладать?..
Впрочем, старый монах не говорил, что картина — это план, позволяющий отыскать пиратское золото, зарытый клад или что-то в этом роде, верно? С другой стороны, почему еще полотно, даже не повторяющее в точности оригинал, может обладать такой ценностью, чтобы за него нужно было убивать? Что-то идеологическое, какая-то святыня?
Вроде, например, святого Грааля?
У Лэнга имелось несколько бесспорных фактов. «Им» нужна была эта картина. «Они» стремились устранить всех, у кого был шанс проникнуть в ее тайну, имевшую отношение к физическому местонахождению чего-то такого, что являлось для «них» величайшей ценностью. Лэнга же интересовало, что это из себя представляло. Оно могло вывести его на тех, кто убил Джанет и Джеффа и пытался прикончить его самого. Теперь, когда он узнал, что картина может заключать в себе секрет, нужно было выяснить, кто и почему стережет правду, скрытую за загадкой.
У него сложился план.
На свободный стул рядом с Лэнгом опустилась Герт. Ее появление вызвало в людном помещении некоторое смятение. Вряд ли здесь часто появлялись затянутые в кожу шестифутовые валькирии на мотоциклах. Демонстративно не замечая взглядов, ловящих каждый ее вдох и выдох, она закурила, сделала знак бармену и указала на чашку, стоявшую перед Лэнгом. Герт тоже хотела капучино.
Лэнг решил, что смело можно держать пари: за последние недели здесь никого еще не обслуживали так быстро.
Разговоры в баре постепенно возобновились.
— Ты произвела настоящий фурор, — сказал Рейлли и усмехнулся.
Она глубоко затянулась и ответила, выдыхая дым:
— Ничего, сейчас опомнятся.
Он, еле сдерживая нетерпение, ждал, когда же Герт скажет ему, что ей удалось найти. Она же сначала неторопливо пригубила кофе.
— Ну?
Герт сунула свободную руку в карман и извлекла оттуда серебряную цепочку. На ней висел точно такой же кулон, какой Лэнг видел в Атланте, — четыре треугольника, заключенных в круг и соприкасающихся вершинами в центре.
Она поболтала цепочкой с подвеской и пояснила:
— Ни документов, ни бумажника, вообще ничего. Только это.
— Насколько я понимаю, водитель…
— Как селедка.
— Макрель.
— Что одна рыба, что другая — все равно дохлая. Эта побрякушка тебе о чем-нибудь говорит?
— У парня, который забрался в мою квартиру в Атланте, была точно такая же.
Герт погасила окурок, убрала цепочку в карман кожаной куртки и проговорила:
— По-моему, куда проще было бы воспользоваться ружьем, чем грузовиком. Как ты думаешь, почему он так старался раздавить нас вместо того, чтобы спокойно, хорошо прицелившись, выстрелить из-за какого-нибудь дерева?
Лэнгу совершенно не хотелось сомневаться в разумности решения, позволившего ему и Герт уцелеть. Поэтому он лишь сказал:
— Вероятно, им хотелось, чтобы мы погибли в дорожной аварии.
Герт пожала плечами, как будто желала показать, что в этом-то она нисколько не сомневается.
— Мертвые мертвы. Мы живы. Что дальше?
— Мне нужно выбраться из Италии и отправиться в Лондон.
Лэнг увидел, как на лице собеседницы мелькнула растерянность. В родном языке Герт не было слова, точно соответствующего понятию «отправиться». Немцы летают, ходят, ездят и т. п. Поэтому вместо обобщения они используют точное определение способа передвижения. Например, в Соединенные Штаты нельзя gehen, идти, а можно только flugen, лететь.
— Не так-то это просто, — сказала Герт. — Твою фотографию уже разослали по всем полицейским управлениям Европы.
Она говорила верно, но положение не было совсем уж безвыходным.
— С тех пор как создали Общий рынок, между странами больше нет границ с пограничниками. — Он жестом попросил бармена подать еще две чашки кофе. — Если мне удастся сесть на самолет в аэропорту, откуда нет полетов за пределы Европы, там не будет ни таможни, ни иммиграционного контроля. Остается опасаться только местных копов, но их я смогу одурачить простой маскировкой.
— Чтобы сесть в самолет, тебе придется предъявить паспорт.
— Кажется, я припоминаю одного…
Герт оглянулась, чтобы удостовериться, что их никто не подслушивает.
— Да-да, гравер позади ювелирного магазина на виа Гарибальди. Кстати, если бы мы полетели вдвоем, то маскировка была бы еще надежнее. Полиция не станет искать супружескую пару.
— Спасибо, но я не хочу подвергать тебя лишнему риску.
— Он еще говорит о риске! — Брови женщины приподнялись. — А что, по-твоему, мы только что делали на дороге? Чай пили?
— Если хочешь мне помочь, лучше вспомни, не знаешь ли ты кого-нибудь из «науки и техники». Такого, чтобы помог мне слегка изменить облик.
«Наука и техника» — второй директорат управления, нечто вроде «Л. Л. Бин» [39] в мире разведки и шпионажа. Эта структура занимается оснащением агентов всем необходимым, начиная от радиопередатчиков, вмонтированных в каблуки, до зонтиков, стреляющих отравленными иглами.
Герт угрюмо взглянула на свою чашку с кофе.
— Или я еду с тобой, или не жди от меня никакой помощи. Я не стану помогать тебе искать смерти.
Лэнг задумался. Герт вовсе не была истеричной дамочкой, о которой пришлось постоянно тревожиться. Она только что доказала это. Но все же показывать «им» еще и ее…
— Твой гравер сидит в тюрьме за подделку документов, — добавила Герт, отлично понимая, что Лэнг обдумывает ее слова.
— Ты говоришь на редкость убедительно, — ответил Рейлли. — А с «наукой и техникой» сможешь договориться?
Она допила кофе, поморщилась — осадок был горьким — и ответила:
— «Наука и техника» у нас есть. Конечно, они могли бы так загримировать тебя, что родная мать не узнает. Но кого прятать-то? Я к тому, что они не станут помогать нашему бывшему сотруднику скрываться от полиции. К тому же всякие заявки, согласования…
Управление, как и любое правительственное учреждение, работало на высокооктановой смеси из потока бумаг и бюрократических ухищрений. По условиям сокращения штатов, устроенного в связи с разрядкой международной напряженности, такие сотрудники, как Лэнг, увольнялись без права возвращения на прежнюю службу. Это касалось всех подразделений, кроме первого директората, то есть администрации. Там продолжали в немыслимом количестве плодиться бумаги, и бюрократы все так же кишели, словно тараканы. Как эти гнусные насекомые, они были способны пережить все, что угодно — хоть сокращение бюджета, хоть ядерную войну. Этим людям требовались только бланки, бланки и бланки, благодаря которым они оправдывали свое существование.