Если бы оставался я скромным монахом в сицилийском монастыре, не вожделел бы вкусной еды и новых одежд, не постигла бы меня нынешняя участь. Если бы…
Мне придется прервать записи о последних событиях и спрятать чернила, перо и бумагу, ибо, узнав о моих трудах, тюремщики отберут все записанное. Подходит к концу краска, которую я смешиваю с грязной водой, чтобы делать чернила, коими пишу. Да и беды в этом большой нет, ибо мало что еще могу я добавить к написанному. Жить мне осталось совсем недолго, да и писать я могу, лишь превозмогая сильнейшую боль в руках, неоднократно вывернутых из суставов, и пальцах, распухших после того, как допрашивавшие меня палачи содрали с них ногти.
Я ожидал новых истязаний, но предстал перед тем же инквизитором, который повелел мне пересказать, как проходило мое посвящение в орден. Та церемония была простой, однако же проводилась пред лицом капитула и самого Великого магистра Жака де Моле. Было мне сказано, что быть слугой других, а именно Господа нашего и старших братьев ордена, и отречься от собственной воли — дело очень трудное. Я был обязан ответить на несколько вопросов. Вел ли я тяжбу с каким-нибудь человеком и имелись ли за мною долги? Был ли я обручен с женщиной? При этом вопросе сам я не сдержал улыбки, да и многие братья усмехнулись, невзирая на великую серьезность сего момента, ибо знали они, что прежде я был всего лишь юным послушником в Сицилии. Страдал ли я какими-нибудь телесными немощами? После чего собравшиеся старшие братья спросили у присутствовавших, есть ли у кого-нибудь возражения против приема моего. После единодушного ответа: «Нет» — был я принят в орден.
Инквизитор нахмурился, выслушав меня. Пока писцы заканчивали запись моих свидетельств, он стал спрашивать, какие присяги с меня требовали. Я поведал все, как было, сказал, что поклялся на Священном Писании и на кресте всегда блюсти це-ломудрие, пребывать в повиновении и не владеть имуществом. После чего Великий магистр поцеловал меня в губы и дал следующие наставления. Я должен был впредь спать в рубашке, штанах, чулках и туго подпоясанный, никогда не задерживаться в доме, где есть беременная женщина, никогда не посещать свадьбы, не присутствовать при очищении женщины, никогда не поднимать руку против другого христианина, кроме как для самозащиты, и быть правдивым.
Когда завершил я свои показания, меня вернули в темницу. Позднее Стефан сказал мне, что мои слова полностью совпали с рассказами других братьев, допрошенных в тот же день, но все же инквизитор счел, что все мы лжесвидетельствовали.
Не будь Стефан столь откровенен со мною, я неминуемо поверил бы многократным уверениям инквизиторов в том, что все мои братья подтвердили обвинения. Воистину, те, кто допрашивал меня впоследствии, внушали мне больше страха, нежели первые, обрекавшие меня на пытки. Ибо одни из них изображали доброту ко мне и даже плакались о моей судьбе, уговаривая меня облегчить душу и покаяться в приписываемых мне грехах, а другие били меня по лицу и пугали, но тем самым лишь удерживали от такого страха, при коем можно невольно оскверниться собственными испражнениями.
Боль преходяща, тогда как проклятие вечно. Я решил не лжесвидетельствовать против моих братьев и ордена. Я прошу Бога вдохновить моего палача, дабы удавил он меня, прежде чем мое тело охватит огонь. Из воистину важного же молю я о том, дабы пребывание мое в чистилище пред тем, как Бог и все Его святые примут меня в небесах, было непродолжительным. Я молю Его простить мне грех гордыни, которая соблазнила меня отречься от моего изначального состояния и пуститься на поиски знаний, к коим нельзя было обращаться, из-за коих я иду к смерти, страдая из-за откровения, с которым не желаю смириться.
Молю также, чтобы и ты, тот, кто найдет сии писания, помолился за меня, ибо время мое на этой Земле и запасы всех моих письменных принадлежностей вот-вот подойдут к концу.
Послесловие переводчика
Если и был документ, в котором перечислялись тамплиеры, сожженные в Париже в период между октябрем 1307-го и апрелем 1310 года, то до нас такой список не дошел. Мы знаем, что де Моле не предпринимал ни одной попытки к бегству и до последнего момента верил, что доброе имя ордена будет восстановлено.
Вполне вероятно, что такой список вообще не составлялся: анонимность жертв сама по себе должна была подкрепить страх, который Филипп стремился вселить в тех, кто не желал согласиться с обвинением. Умереть без имени — значило умереть без причастия и без похорон в освященной земле, без миропомазания и, соответственно, без надежды на воскресение из мертвых — ужасающая перспектива для человека, живущего в начале XIV века.
Мы никогда не узнаем, какая же именно находка, сделанная Пьетро в пещере, так поколебала его веру, но это и неважно. Куда больший интерес представляет сделанное по личным впечатлениям описание жизни тамплиеров после того, как они покинули Палестину и перешли к мирной жизни.
Эти записки, несомненно, будут представлять интерес для историков на протяжении еще многих лет.
Н. В.
1
Ренн-ле-Шато
Поездка до Ренн-ле-Шато по дороге, извитой, как матрасная пружина, и почти такой же узкой, заняла всего несколько минут. На вершине холма приютилось скопище каменных и оштукатуренных домов. Френсис был прав, когда говорил, что туристическая индустрия вовсю использует имя отца Соньера. Две-три пары туристов, обвешанных фотоаппаратами и видеокамерами, слонялись по почти пустым узким улицам. В небольшом павильончике торговали открытками с портретами Соньера и книгами на самых разных языках, в которых излагались догадки по поводу его находки. Таблички с надписями на трех языках сообщали посетителям о том, что данная территория находится в общественной собственности и проводить раскопки здесь запрещено законом. Очевидно, давняя находка священника породила легенды о зарытом кладе.
Церковь в романском стиле нисколько не выделялась среди других зданий города своими размерами. Единственным отличием, бросавшимся в глаза, была широкая позолоченная кайма вокруг невысокой двери. Путеводитель сообщал, что храм Марии Магдалины выстроен в 1867 году.
Церковь Соньера.
Лэнг вошел внутрь и на мгновение остолбенел. Прямо на него уставился дьявол, изваянный из камня и скрючившийся под тяжестью чаши со святой водой. Сводчатый потолок футов двадцати высотой покрывали богатые росписи. В прямоугольном помещении стояли восемь скамеек, разделенных одним проходом, на которых могли усесться от силы сто человек. Но роскошью отделки эту церковь не превзошел бы и какой-нибудь собор.
Кафедру проповедника украшал искусно вырезанный рельеф, изображавший ангела, стоящего около пустой пещеры.
Благовестие о воскресении Христа.
Вполне к месту.
Лэнг осматривал церковь и повсюду видел доказательства того, что работали здесь, по всей вероятности, наилучшие художники из тех, кого мог найти священник. Было понятно, какую цель преследовал Соньер. Он желал придать храму достойный вид, вызывающий благоговейное восхищение, но избегнуть показной роскоши. Священник вовсе не хотел прослыть в церковной среде выскочкой.