Генерал ВВС что-то энергично говорил в сотовый телефон.
— Черт возьми, что случилось? — спросил президент.
— Чего точно не случилось, мистер президент, так это сбоя оборудования. Ракеты действительно исчезли.
— Вы хотите сказать, что система ПВО сработала лучше, чем ожидалось?
— Нет, мистер президент. Никакие противоракеты не запускались — спутник не мог бы не заметить их. Иранские ракеты попросту испарились.
Президент резко откинулся на спинку кресла.
— И каким образом, черт возьми, они это сделали?
Ответом ему было молчание.
— Ладно, ладно, — сказал президент. — Я хочу точно знать, что именно произошло, почему эти ракеты исчезли, испарились или что там еще случилось с ними. А пока что я полностью закрываю эту историю. И если услышу хоть полслова о том, что сегодня произошло, кто-то будет заканчивать свою карьеру смотрителем над стадами северных оленей на Аляске.
Переулок Слепого осла
Брюгге, Бельгия
22:00 по европейскому времени
Несмотря на то, что сеть каналов, раскинутая по Брюгге, имела теперь чисто декоративное, а не практическое значение, этот город с его деревьями, которые росли на набережных перед сложенными из красного кирпича средневековыми домами с узкими высокими окнами, напоминал Беньямину Ядишу его родной Амстердам.
С тех пор, когда город был центром текстильной промышленности и торговли, изготовления изумительных кружев и роскошных золотых изделий, прошло около шестисот лет, но город сохранился поразительно хорошо. Река Звин, связывавшая его с морем, давно уже прекратила свое существование — ее занесло илом, — тем самым положив конец торговой славе города, но, тем не менее, продолжала препятствовать возведению неприглядных многоэтажных новых домов, что отличало Брюгге от многих других городов Европы.
Холодная неуютная квартирка, занимавшая половину маленького домика в Кембридже, каморка на четвертом этаже в парижском районе Сорбонна, захудалые комнатушки прямо над пивной неподалеку от Мюнхенского университета, которые были хуже, чем даже перестроенный сарай за городской чертой Болоньи, где после сильного дождя часами капало с потолка. До того, как возглавить физический факультет Амстердамского университета, Беньямин успел поработать в полдюжине других университетов.
Он любил в шутку называть себя непрерывно скитающимся Вечным жидом [2] .
Беньямин повернул за угол, с радостью покинув узкий переулок — настолько узкий, что там можно было бы, вытянув руки в стороны, одновременно взяться за ручки дверей домов, стоящих по обеим сторонам. И облегченно вздохнул.
Но почему и отчего испытал облегчение?
Беньямин и сам не мог этого понять. Он знал только, что его тревога не имела никакой логически объяснимой причины. Даже не классическая эмоция, существование которой признал бы любой ученый.
Он пересек Бург, очаровательную мощеную площадь, все ресторанчики которой к этому времени закрылись, и уже видел перед собой Маркт, сохранившуюся с тринадцатого века рыночную площадь, окаймленную старинными домами с высокими остроконечными крышами со ступенчатыми фронтонами, сверкавшими броской раскраской. По причине, которую тоже невозможно было объяснить, то, что он оказался в самом освещенном месте города, радовало его. Только теперь Беньямин осознал, насколько сильным был приступ клаустрофобии, настигший его в запутанных улицах и переулках, по которым даже не могла проехать легковая автомашина.
«Ерунда», — сказал он себе. Никогда в жизни ведь не боялся ни замкнутого пространства, ни высоты — спокойно стоял на краю крыши любого высокого дома.
И оглядываться то и дело было совершенно ни к чему.
И все же было во всем этом что-то зловещее. Неожиданный телефонный разговор, в котором от него потребовали принести компакт-диски с протоколами его последних экспериментов, встреча ночью в незнакомом городе… Если бы звонил кто-то другой, он решил бы, что говорил с сумасшедшим.
Он устроился за столиком на тротуаре перед одним из немногих работавших в этот час бистро. Бесшумно материализовался официант, и Беньямин заказал пиво «брюгсе трипел». Вообще-то он предпочитал кофе, но если хватить сейчас кофеина, то всю ночь не заснуть.
Ночь
Намного позже 22:00
Официант поставил на стол бутылку пива и стакан. Как принято в таких заведениях, он также оставил на маленьком подносе клочок бумаги — счет, который Беньямин мог оплатить в любое время, просто оставив на том же подносе деньги, и уйти. Потом официант поспешно удалился в ярко освещенное помещение. Беньямин же принялся медленно наливать пиво, следя за тем, как над жидкостью образуется белая шапка.
— Если наклонить стакан, пены будет куда меньше.
Мужчина, усевшийся напротив него, говорил по-английски с акцентом. Расположился он так, что его лицо, окруженное ореолом от уличного фонаря, разглядеть было совершенно невозможно.
Беньямин прищурился, но так и не разглядел ничего, кроме расплывчатого темного пятна.
— Я не узнаю ваш голос. Вы ведь не…
Голова качнулась из стороны в сторону.
— Нет. Я провожу вас к нему. То, что он просил, у вас с собой?
Беньямин погладил внутренний карман куртки и взял со стола стакан.
— Конечно. Сейчас, только допью. Не желаете?
— Нет, благодарю вас.
Беньямин опустошил стакан, поставил его на стол, взял с подносика счет и повернул его к свету уличных фонарей. Скорее угадав, нежели прочитав написанные цифры, положил на стол два евро и поднялся.
— Я не раз беседовал с ним, но встречались мы только однажды. В самом начале. Почему такая спешка? Почему здесь, а не в Амстердаме, где он мог бы лично ознакомиться с моей работой?
Спутник то ли не слышал его, то ли, что вероятнее, пропустил вопросы мимо ушей и быстро зашагал на запад по Стеернстрит. Беньямин в несколько шагов догнал его, гадая на ходу, что за причина может быть для такой спешки. Вероятно, вскоре все объяснится. Они свернули налево и прошли по Мариастрит мимо церкви Богоматери, протыкавшей ночь своим самым высоким во всей Бельгии шпилем, озаренным расположенными у подножья стен прожекторами. Затем — направо по набережной канала Восток-Запад. Высокие городские здания с остроконечными крышами уступили место скромным двухэтажным кирпичным домам, с крутых карнизов которых уже более пятисот зим благополучно сваливался снег.