— Я не справлюсь с Джереми и Мирандой. Они останутся с Эсмондом. Тогда, — загадочно прибавила Фелисити, — у него будет меньше поводов для радости.
Я ответила, что спрошу Козетту, и пообещала перезвонить «до того, как Эсмонд вернется домой, или после того, как он уедет на собрание ассоциации консерваторов».
Козетту я нашла в гостиной; компанию ей составляли только Тетушка и Морис Бейли с Велграт-авеню. Теперь он овдовел и много времени проводил в «Харродз» и в магазинах главной торговой улицы Кенсигтона, а во время вечернего чая брал такси и ехал через парк к Козетте, чтобы провести там полчаса. Цель этих визитов, похоже, заключалась в комментариях по поводу неподобающего образа жизни Козетты — по сравнению с прежним. Поэтому вопрос, который я должна была задать, еще больше его раздразнил. Я специально спросила в присутствии Бейли, поскольку знала — или думала, что знаю, — что Козетта получает удовольствие от того, что Фелисити назвала бы «вздернуть его».
— Еще один нахлебник, — проворчал он. — Должно быть, этот дом считается местной ночлежкой.
Тетушка с довольным видом переводила взгляд с Козетты на Мориса Бейли. В своем абсолютно неуместном синем парчовом халате Козетта выглядела просто роскошно. После расставания с Айвором Ситуэллом она меньше красилась, частично восстановила потерянный вес и выглядела помолодевшей, здоровой и цветущей. К тому времени ее волосы совсем посветлели и приобрели золотистый оттенок. Я сказала ей, процитировав Уальда, что волосы у нее стали золотыми от горя, и эта фраза ей так понравилась, что Козетта повторяла ее всем. Теперь, поддразнивая Мориса Бейли, она принялась с энтузиазмом рассуждать о приезде Фелисити.
— Разумеется, ты должна ей сказать, дорогая, что она может приехать. Представляешь, как ужасно, когда ты вынуждена оставаться с мужчиной просто потому, что тебе некуда идти?
— Тогда я ей перезвоню, хорошо?
— Да, обязательно, и передай, что мы будем ей очень рады. Не знаю только, где ее разместить — наверное, в одной из комнат наверху. Перпетуа все организует; она у нас просто чудо, ты же знаешь. И не смотрите на меня так, Морис. — Она протянула свою красивую руку и коснулась рукава его пиджака. Всю жизнь не знавшие никакой работы, руки Козетты остались по-девичьи пухлыми и белыми; сужающиеся пальцы с похожими на жареный миндаль ногтями были унизаны кольцами. — Морис, — проворковала она. — Улыбнись мне. Фелисити будет платить за комнату, по крайней мере, услугами. Здесь для нее найдется много мелкой работы.
Как для Мервина и Гэри, которые уже давно перестали выполнять свои обязанности по натирке полов и мойке машины; как для Бригитты, приехавшей изучать язык датчанки, которая поначалу с готовностью занималась домашней работой в обмен на жилье, но хозяйка быстро убедила ее, что тут совсем нечего делать и что такой юной и хорошенькой особе просто стыдно сидеть дома, когда на Карнаби-стрит и на Кингз-роуд можно неплохо развлечься.
Через несколько дней приехала Фелисити. Поначалу подавленная и присмиревшая, опасавшаяся, что Эсмонд узнает о ее убежище и приедет за ней, она сразу же привязалась к Козетте и излила ей душу. Остаться наедине им было практически невозможно, поскольку в доме всегда было полно людей, которые шли вслед за Козеттой в ее спальню даже в три или четыре часа утра и продолжали разговаривать или музицировать, сидя на ее кровати. Но Фелисити это ничуть не смущало, и она увлекала Козетту в какой-нибудь уголок и устраивалась там — иногда распростершись у ее ног и положив голову ей на колени, иногда сидя за столом напротив, наклонившись вперед и заглядывая в глаза. До нас — по крайней мере, тех, кто хотел слушать, — долетали обрывки ее речей, отдельные слова и фразы: «мой кошмарный муж», «его мать, старая сука», «тюрьма», «погребенная заживо», «не жизнь, а каторга», «отчаяние», «боль», «страдания».
В тот период в «Доме с лестницей» жили: Козетта, я сама, Доминик, Мервин, Гэри, Бригитта, подружка Мервина Мими, Тетушка и Фелисити. Девять человек. На Рождество приехала Диана Касл со своим парнем; они собирались провести у нас только праздники, а остались на несколько недель. Получается одиннадцать. Этим двоим пришлось ночевать в спальных мешках на полу комнаты верхнего этажа, выходившей на улицу. Козетта, естественно, была готова купить кровать для своих гостей, однако никто, в том числе грузчики из магазина, не согласился тащить ее по лестнице высотой в сто ступенек. Взбунтовалась даже Перпетуа, заявившая, что если будет поднимать тяжести, то заработает грыжу.
Вместе с Домиником она притащила наверх раскладной диван-кровать для Фелисити, за что оба получили от Козетты неумеренные похвалы и пять фунтов. Комната находилась над моим «убежищем», и Фелисити очень вежливо попросили вести себя «тихо, как мышь» в священные часы моей работы, с десяти до трех. Наверху раньше жила горничная, или горничные, и это обшарпанное помещение со скошенным потолком отличалось от комнат нижних этажей. Судя по виду стен и деревянных элементов, их никто не красил со времени постройки дома. Козетта очень хотела, чтобы Гэри отремонтировал комнату до приезда Фелисити, и даже выдала ему довольно щедрый аванс, но к работе он приступил не скоро, когда Фелисити уже вернулась к Эсмонду и детям.
Проведя несколько дней в «Доме с лестницей» и излив душу Козетте, она приободрилась и вскоре стала сама собой — насмешливой, легко увлекающейся, склонной морализировать, вываливающей на окружающих кучу разрозненных и никому не нужных сведений, высокомерной в отношении тех, кто соображает медленнее ее. Я была приглашена в ее комнату, чтобы полюбоваться видом из окна и высказать мнение относительно того, что за купол она видит, «Уайтлиз» [42] или греческой православной церкви. Если стоишь вплотную к этому окну и смотришь на улицу, возникает неприятное ощущение. Еще страшнее смотреть вниз, где на расстоянии сорока футов раскинулся серый сад с мокрыми от дождя или покрытыми инеем серыми листьями растений. Прямо под окном располагалась вымощенная каменной плиткой площадка, которую Козетта называла террасой, а Перпетуа — патио. Почему-то казалось, что окно не выглядело бы таким опасным, будь внизу лужайка или клумба.
Фелисити сказала, что выходила через окно на узкий карниз. Вы должны понимать, что это было настоящее окно, а не стеклянная дверь, одинарная или двойная, только расположенное очень низко, не выше шести дюймов от пола, с подъемной фрамугой, открывавшей верхнюю или нижнюю часть размером в четыре фута. По словам Фелисити, снаружи в кирпиче или камне вокруг оконной рамы имелись глубокие отверстия с тонкими потеками ржавчины, куда — она не сомневалась — когда-то были вставлены прутья решетки или ограждения. Все это исчезло задолго до Козетты. Мы удивились, зачем окно расположили так низко, и Фелисити высказала предположение — или скорее утверждение, — что пол в комнате приподнят. Для звукоизоляции? Чтобы увеличить расстояние между полом этой комнаты и потолком внизу? Из-за того, что горничные рано вставали и могли побеспокоить спящего в «убежище»?
— В те времена никто не открывал окна, — решительно заявила Фелисити, с расстановкой произнося каждое слово, — и поэтому не было никакого риска дефенестрации.