Я не помню, чтобы хоть раз видела насекомых в саду, даже бабочку-капустницу, пчелу или какую-нибудь мясную муху с ярким брюшком. Птицы, наверное, были, скорее всего, воробьями, но я не помню. Однажды я подняла большой белесый камень, похожий на кусок мрамора, гигантский голыш, и из-под него в разные стороны разбежались мокрицы. Но их вряд ли можно считать насекомыми, как и пауков. Стены из кирпича, камня и гальки были достаточно высокими, чтобы скрывать сад от взглядов соседей, и над стенами возвышались только ветви и листья, серые или уже желтеющие. Внутри все было серым: цветы, листья, вазы и выцветшая мебель, тени и небо — яркое, но тоже серое.
Я сидела тут в последний раз, и этот день был практически последним в «Доме с лестницей»; я последний раз говорила с беднягой Луисом, скучным и вызывающим раздражение, с его тщеславием, манерностью и бесконечными вопросами, которые теперь вылились в допрос: зачем Козетте такой сад, почему она поддерживает его в таком виде, почему вообще купила этот дом? Луис размахивал длинными красивыми руками, называя «Дом с лестницей» «слоном, настоящим слоном», чего я никак не могла понять, пока не сообразила, что он пропустил важное прилагательное.
Все равно я его почти не слушала. Взглянув наверх, я увидела голову Белл, появившуюся над подоконником, словно не прикрепленную к телу, как будто туда закатилась отсеченная голова. Она лежала на оконной раме щекой вниз, а пучок светлых волос свешивался на узкий каменный карниз. Снизу это выглядело именно так, хотя Белл, разумеется, просто лежала на полу. Я еще увижу ее, но мельком, и уже не поговорю — слова покажутся неуместными, какой-то нелепостью, гротеском.
Вернулась машина. Я ее слышала. Луис мог принять ее за такси, но я, в отличие от него, узнала характерный звук мотора автомобиля Козетты. Наконец, он спросил:
— Почему ты молчишь, Элизабет? Почему ты со мной не разговариваешь?
— Мне плохо, — сказала я, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Меня переполняло желание увидеть Козетту, чтобы она вышла и сказала, что все это ошибка, и она не понимает, что на нее нашло, и… просит у меня прощения. Я изнывала от желания что-то сделать: вскочить, побежать в дом, броситься к ней. Но что-то мне подсказывало, что я не должна этого делать — это стало бы катастрофой. Я должна заставить себя ждать, если смогу, если хватит сил.
Теперь, думала я, Марк с Козеттой уже вошли в дом. Они обязательно выйдут в сад и поговорят с нами. Конечно, я не знала цели их поездки, но чувствовала, что произошло нечто очень важное. Чувствовала, что у них есть новости — возможно, покупка дома. А Луис ничего не знал. Я открыла глаза и увидела, что он обиженно смотрит на меня.
— Похоже, Козетта вернулась. Кажется, я слышала машину.
Луис спросил, знает ли Козетта, что он здесь. Это привело меня в ярость. Мне хотелось спросить, не оставил ли он за собой следов, не разматывал ли клубок ниток, когда шел по коридору в столовую, выходил через стеклянные двери в сад. Но я лишь предложила ему пойти и спросить самому.
Я ждала, что Козетта вернется вместе с ним. Я ждала, и солнце остановилось. Прошло несколько часов — или пять минут. Мое состояние не имело никакого отношения к выпитому вину. Я помню, что вытянула руки на столе и положила на них голову. Наконец, вернулся Луис — один.
Маловероятно, что я когда-нибудь вернусь в дом отца. Вчера я приехала домой, попросив поверенного позаботиться о продаже. Выяснилось, что можно попросить — и получить! — за него невероятную сумму. Удивили меня и оставленные отцом деньги, около 20 000 фунтов.
— Бери, — говорит Белл, узнав об этом, — разве что поделишься со мной. — Она смеется, чтобы я знала, что это шутка. Но потом прибавляет: — Теперь ты сможешь купить нам дом побольше.
Хорошая мысль. Я могу купить достаточно большой дом, чтобы в одной половине жила она, а в другой — я. Или купить квартиру и навсегда избавиться от Белл. Нет, я этого не сделаю. Чувство обреченности усиливает депрессию, в которой я пребываю, окрашивает ее в серые тона. Мне никуда не деться от Белл, что бы ни случилось. Наконец она отказалась от черного цвета и сегодня одета в серое. На ней тонкий хлопковый трикотаж цвета ланаты, крестовника и эвкалипта, но эти вещи ей не идут, в них она выглядит ведьмой, красавицей королевой-колдуньей или злой феей-крестной.
Я веду себя глупо и выдумываю всякую чушь, потому что сегодня Белл очень ласкова со мной, добрее, чем когда-либо. Она рассказывает, что виделась со своим куратором из службы пробации, и они пришли к согласию, что Белл нужно найти работу, заняться чем-то полезным.
— Я пообещала. Это проще, чем отказать.
Коты устроились на Белл. Маленький разлегся у нее на коленях, а большой — наполовину на спинке кресла, а наполовину на плече Белл. Они полностью признали ее и теперь даже предпочитали мне. Она гладит большого, прижимая его мордочку к своей шее.
— Естественно, я больше не буду работать. Перед освобождением нас заставляли работать в городе — я тебе не рассказывала?
Я недоверчиво покачала головой.
— В больнице, мыть палаты. Мне платили. Все деньги я тратила на сигареты.
Я знаю, что она выжидает. Заполняет пустоту словами, провоцируя мои расспросы, откладывая свой вопрос, тот, который она должна задать. Я молчу, не поддаваясь искушению.
— Тебе не интересно, что еще я делала в твое отсутствие?
— Я знаю, о чем ты хочешь мне рассказать.
— Звонила Эльза, пригласила меня в гости, и я пошла. Еще гуляла, дошла пешком до Аркэнджел-плейс и взглянула на дом — вот так! — Она искоса смотрит на меня и накрывает ладонью кота, словно собирается убежать, забрав его с собой. — Смотрела телик. Видела Марка.
— Что ты имеешь в виду, Белл? — Голос у меня вдруг охрип. — Что значит «видела Марка»?
— Видела Марка по телику.
— Он же не снимался — только радио, и ты это знаешь.
— Марк играл всего в одном фильме, разве ты не помнишь? Еще до вашего знакомства. Это был сезон Майкла Кейна, и Марк сыграл небольшую роль в фильме с Майклом Кейном… Забавно было его увидеть, и очень странно. Помнишь, ты как-то говорила о категории разочарований? Так себе фильм, сплошное разочарование.
Мы посмотрели друг на друга, глаза в глаза. У меня возникло ощущение, что Белл читает мои мысли, или их сила так велика, что они переносятся в ее голову. Я представляла, как еще один человек смотрит этот старый фильм — с неизменной любовью? Безразлично? Или спокойно?
На этот раз мысли действительно были прочитаны — или переданы.
— Лиззи, — говорит она, — что стало с Козеттой?
— Я все гадала, когда ты спросишь.
— Она мертва?
— Нет, жива. Вышла замуж за Мориса Бейли и вернулась в Голдерс-Грин.
Белл потрясена и становится бледной, как полотно: