— Ты никогда не рассказывала, как вы с ним познакомились, — сказала я, пытаясь отвлечь Белл от Козетты. — Сколько вы уже были знакомы до того, как ты привела его в «Дом с лестницей»?
Она странно посмотрела на меня, искоса, задумчиво, будто оценивала, как я отнесусь к ее словам, — простое любопытство, которое ее не остановит.
— Мы познакомились в «Глобальном опыте».
— Нет, это я его там впервые увидела. Вы сидели за одним столиком, и я подумала, что вы брат и сестра.
— Ты сама подсказала мне эту мысль. — Кривая, мудрая улыбка. — У тебя отлично получалось подкидывать мне идеи, Лиззи. — Еще сигарета, и взгляд за облачком дыма становится жестким. — У меня есть настоящий брат, ты знаешь. Мы не виделись тысячу лет. Когда ты спросила о Марке, я сначала растерялась. Подумала: это Алан, но откуда он тут? Потом посмотрела и увидела, что не он. Но тебе ответила «да». Алан, мой настоящий брат, уродлив и глуп — то есть был и, наверное, остался таким, — а Марк был красивым, правда? Я подумала, что назову его братом, а потом как-нибудь с ним познакомлюсь. Забавно, правда? Я никогда его раньше не видела.
Я знаю, что она лгала ради удовольствия. Собственный голос кажется мне чужим:
— Не верю. Этого не может быть. Он сидел за твоим столиком.
— Это был не мой столик. Я просто за ним сидела. На всех не хватало столов. Там были и другие — понятия не имею, кто они. Когда Марк вернулся — он тоже был один, — я сказала, что его принимают за моего брата. Ему не кажется, что мы похожи? Так я его спросила. Вот так, Лиззи, все и началось. Мы выпили, а потом поехали к нему. Марк сказал, что рад, что он не мой брат.
— Это пригодилось потом. Бесполезно пытаться жениться на Козетте, если бы она знала, что Марк был моим любовником. Брат гораздо лучше. Обе твои идеи были очень хороши — и они сработали бы, не будь я такой дурой!
Значит, я действительно виновата, все случилось из-за моих слов и поступков, и Козетта была права, обвиняя меня. Возможно, дело в головной боли, но все это выглядит нереальным, и любое действие, любой поступок кажутся невозможными. Уже несколько недель я не написала ни строчки, и если головная боль появляется и исчезает, то депрессия не отпускает ни на минуту. И еще кое-что, о чем я никогда не слышала. Вечером я ложусь в постель и засыпаю, но уже через несколько секунд просыпаюсь — в таком ужасе и панике, в таком неописуемом страхе перед самой жизнью, что все мое тело дергается и извивается, а широко раскрытые глаза с ужасом всматриваются в темноту. Минут через десять или около того все проходит, и я возвращаюсь к уже привычной мирной и спокойной депрессии, и в конце концов засыпаю. Что это? Почему оно приходит ко мне?
Я рассказываю Белл. Ей бесполезно о таком говорить, но я все равно рассказываю. Включи свет, предлагает она, или выпей что-нибудь. Я попыталась. Но лампочка в ночнике перегорела, и щелканье выключателем ни к чему не привело, и хотя мне казалось, что я крепко держу бокал, он выскользнул на пол. Я его уронила, а вместе с ним часы, аспирин и кольцо с гелиотропом. Поэтому теперь я все время ношу перстень, никогда его не снимаю.
Перед тем как пойти к адвокату, я задала Белл один вопрос. Спросила, как она понимает любовь. Белл задумалась, но ненадолго:
— Быть для кого-то главным. Когда ты самый главный человек в чьей-то жизни.
— А для тебя самой? Когда ты сама любишь?
Она никогда об этом не задумывалась. Для нее любовь — это нечто такое, что ты получаешь. Или не получаешь.
— У отца и матери я была главной, пока не появилась Сьюзен. Я думала, что была главной у Марка. У Сайласа не было главных, разве что он сам. — Я видела, что Белл нисколько не смущается. Она никогда не стеснялась обсуждать людей, включая себя саму. — Вот что я тебе скажу: ты должна хотеть, чтобы этот человек хотел тебя, а все остальное не считается.
Лучше в это не углубляться. Так безопаснее. Неужели я все еще испытываю к ней какие-то чувства? А она ко мне, хотя бы чуть-чуть? В жизни Белл есть еще одна страсть, о которой мы никогда не говорили и которая осталась не удовлетворенной. Может, именно она и есть причина и суть разочарования и отчаяния? Приносящая невыносимые страдания, но недостижимая? Я сказала, что мы никогда об этом не говорили, но наш визит к адвокату имеет к ней прямое отношение.
Белл не заходит в кабинет, хотя вместе со мной проделала весь путь до конторы, которая находится в Кенсингтоне. Говорит, что этот час проведет в универмаге «Харродс», где не была четырнадцать лет. Среди антиквариата, драгоценностей и тканей. В «Харродсе» мне больше всего нравится зоопарк, но в ответ на мое замечание Белл лишь непонимающе смотрит на меня.
Я пришла составлять завещание. Это предложение Белл, потому что я теперь действительно богата, и если умру, не оставив завещания, кому все это достанется — два дома и сбережения отца? Государству? У меня никого нет. Кузина Лили уже умерла, все родственники умерли — или по очевидным причинам не появлялись на свет. Я оставила все Белл, за исключением 1000 фунтов Эльзе как моему душеприказчику.
— Миссис Сэнджер старше вас, — заметил адвокат.
— Да, знаю. — Больше я ничего не сказала, а он не спрашивал. Если я стану объяснять, у меня разболится голова.
Когда он составит завещание, то пришлет его мне на подпись, в присутствии двух свидетелей — каждый должен будет расписаться в присутствии другого. Сказал, что отправит почтой в пятницу, и это значит, что письмо придет завтра. Свидетелями будут соседи. Они кормили котов в мое отсутствие, пока не появилась Белл. Время от времени мы приходим к ним пропустить по стаканчику — или они к нам. Мы вызываем у них любопытство; судя по взглядам, которыми они обмениваются, соседи принимают нас за лесбиянок, и это их, похоже, возбуждает.
Я не рассказала Белл еще об одном поступке, о письме Козетте. Я твердо решила этого не делать, но рассказ Белл о первой встрече с Марком заставил меня передумать. Доказав мою вину, хотя и неосознанную, этот рассказ все изменил. Теперь я понимаю, что Козетта должна меня простить, и знаю, что она простит. После того разговора с Белл я представляю, что Козетта вернулась к прежним привычкам, только в доме Мориса Бейли. Воображаю, как она сажает лилии в саду. Откуда я знаю, что она опять стала важной персоной в ассоциации жителей района Велграт, членом «Союза горожанок», членом совета попечителей школы и добровольным социальным работником? Просто знаю. И еще знаю, что она опять носит серые шерстяные костюмы, пошитые портным Мориса Бейли. Знаю, что у нее «Вольво», а у него «Ягуар». Перпетуа приходит убирать. Джимми ухаживает за садом, а Дон Касл рассказывает Козетте, сколько беспокойства доставляют внуки, но она не представляет, что бы без них делала. Я мечтаю о Козетте и о многом другом. Мечтаю, что она придет сюда и спасет меня… от чего? От чего? Через четырнадцать лет я написала ей, и теперь, когда звонит телефон, пугаюсь и начинаю дрожать.
Белл смотрит на меня, когда я дрожу. Словно взвешивает, оценивает свои шансы. Она ездила смотреть дома и все время говорит о доме в Ноттинг-Дейл, который ей хочется купить, таком дорогом, что мне придется взять закладную и на всякий случай еще оформить страховку в ее пользу. Возможно, я так и сделаю, чтобы избежать споров. Наверное, уступлю Белл, но теперь я тоже разглядываю ее — в серебристо-сером наряде, с моими котами, словно они тоже предметы туалета, прикуривающую очередную сигарету, помолодевшую, как когда-то помолодела Козетта, — и думаю, как сильно мне хочется исполнить намерение самой Козетты и купить Белл отдельный дом.