— Да, я вижу, вы и впрямь не понимаете, — произнес Камиль.
Обычно в подобных ситуациях он либо шутил, либо иронизировал, — но сейчас он говорил серьезно.
— Вы не понимаете, — повторил он.
Он вынул из кармана блокнот — тот самый, в котором постоянно что-то рисовал. Записи он делал редко, полагаясь на свою феноменальную память, и, как правило, на обратной стороне рисунков — в этом было что-то от Армановой манеры экономить на всем подряд, хотя Арман ухитрялся писать не только на обложке, но даже на обрезе. Луи успел заметить на страницах блокнота многочисленные изображения крыс. Ничего не скажешь, Камиль в самом деле чертовски талантливый художник.
— Эта девушка меня очень серьезно заинтересовала, — ровным тоном сказал он. — Очень серьезно. И история с серной кислотой тоже показалась мне интересной. А вам нет?
И, словно осознав, что на последний вопрос в принципе нельзя получить утвердительного ответа, он добавил:
— Итак, я провел одно небольшое расследование. Правда, там еще надо будет уточнить ряд деталей, но главное я выяснил.
— Ну давай, не тяни кота за хвост! — слегка раздраженно потребовал Ле-Гуэн.
После чего залпом допил еще остававшееся в кружке пиво и сделал знак гарсону повторить заказ. Арман в тот же момент скопировал этот жест: «Дайте две!»
— Тринадцатого марта прошлого года, — произнес Камиль, — некоего Бернара Гаттеньо, сорока девяти лет, нашли мертвым в номере отеля «Формула-1» недалеко от Этампа. Умер от разрушений, причиненных концентрированной серной кислотой — восьмидесятипроцентным раствором.
— О нет!.. — пробормотал Ле-Гуэн. Он был полностью уничтожен.
— Учитывая состояние дел в семейной жизни, выдвинули гипотезу о самоубийстве.
— Можешь обойтись без подробностей.
— Нет-нет, погоди, это забавно. Сам увидишь. Восемь месяцев спустя, двадцать восьмого ноября, убит Стефан Масиак, владелец кафе в окрестностях Реймса. Тело обнаружили утром в его же заведении. Заключение эксперта: подвергался побоям и пыткам с применением серной кислоты. В той же концентрации. Точно таким же образом залитой в горло. Из кафе похищено чуть больше двух тысяч евро.
— Думаешь, это сделала та самая девушка? — спросил Ле-Гуэн.
— А вот скажи мне: если бы тебе пришла в голову идея покончить с собой, ты бы стал использовать серную кислоту?
— Но как, черт возьми, это связано с нашим делом? — прорычал Ле-Гуэн, ударив кулаком по столу.
— Тихо, Жан, тихо.
Среди гробовой тишины гарсон принес пива Ле-Гуэну и Арману и протер стол, приподнимая другие кружки.
Луи прекрасно знал, что сейчас произойдет, — при желании он мог бы заранее расписать ход разговора вплоть до отдельных реплик, потом убрать протокол в конверт, спрятать, а по завершении разговора снова достать его и сравнить детали — подобное развлечение бывает в мюзик-холлах, когда нужно заранее угадать, что сейчас произойдет. Камиль собрался продолжать. Арман с наслаждением докурил выпрошенную у кого-то сигарету (своих он, кажется, вообще никогда не покупал).
— Только одно, Жан…
Ле-Гуэн закрыл глаза. Луи внутренне улыбнулся. В присутствии Ле-Гуэна он всегда улыбался только внутренне, это было правилом. Арман выжидал. В поединке Камиля с Ле-Гуэном он всегда готов поставить на первого, тридцать к одному.
— Вот скажи мне одну вещь, — продолжал Камиль. — Как ты думаешь, сколько лет подряд у нас не было ни единого дела об убийстве с применением серной кислоты? Я имею в виду — ни единого нераскрытого дела.
Он сделал паузу, но Ле-Гуэн явно не расположен играть в эти игры.
— Одиннадцать лет, друг мой, — продолжал Камиль. — Само собой, время от времени встречаются шутники, которые используют серную кислоту в подобного рода делах, но всегда — только как вспомогательное средство. Для большей надежности, так сказать. Их находят, арестовывают, судят, сажают — одним словом, государство оберегает своих граждан, как и положено. Что касается нетрадиционного применения серной кислоты — на этот счет мы, демократическая полиция, придерживаемся строго однозначного мнения.
— Ты меня достал! — рявкнул Ле-Гуэн.
— Я вас понял, комиссар. Но что поделать, как говорил Дантон, «факты — упрямая вещь». А факты именно таковы.
— Ленин, — неожиданно сказал Луи.
Камиль, слегка раздраженный, обернулся к нему:
— Что — Ленин?
Луи невозмутимо поправил прядь волос, упавшую на лоб.
— «Факты — упрямая вещь» — это слова Ленина, а не Дантона.
— И что это меняет?
Луи, слегка покраснев, уже собирался принять вызов, но Ле-Гуэн его опередил:
— В самом деле, Камиль, — ну, допустим, десять лет не было ни одного дела об убийстве, где фигурировала бы серная кислота, — и что?
Он действительно вышел из себя, его голос громом раскатился по всей террасе — но этот достойный шекспировской пьесы рев напугал только других посетителей. Камиль всего лишь наклонил голову, посмотрел на мыски своих ботинок, болтавшихся в двадцати сантиметрах над полом, и мягко ответил:
— Не десять лет, комиссар. Одиннадцать.
Среди недостатков Камиля далеко не последний — его пристрастие к театральности. Театральности в духе Жана Расина, классического толка, если можно так выразиться.
— И вот теперь, — продолжал он, — мы имеем два таких убийства всего за восемь месяцев. В обоих случаях жертвы — мужчины. Заметь, вместе с убийством Трарье — уже три.
— Но…
Луи отметил про себя, что комиссар буквально поперхнулся, — чтобы не сказать грубее (но Луи вежлив даже в разговоре с самим собой).
Ле-Гуэн и в самом деле смог выдавить из себя всего несколько слов:
— Но какая связь с этой девушкой?..
Камиль улыбнулся:
— Ну вот наконец-то правильный вопрос.
На сей раз Ле-Гуэн ограничился лишь замечанием:
— Ты и святого доведешь до греха.
Давая понять, что его терпение иссякло, он встал из-за стола. На его лице читалось: «Поговорим в другой раз». Затем слегка махнул рукой с видом: «Может, ты и прав, но все равно — в другой раз». Любой, кто не знал Ле-Гуэна достаточно хорошо, решил бы, что он обескуражен. Он бросил на стол несколько монет, потом в знак прощания поднял руку таким жестом, словно приносил торжественную клятву, — и в следующий миг, повернувшись к остальным широкой, словно кузов грузовика, спиной, тяжелыми шагами направился к выходу.
Камиль вздохнул. Проявить сообразительность слишком рано — это всегда тактический просчет. Он несколько раз постучал себя по носу указательным пальцем, словно для того, чтобы лишний раз подтвердить в присутствии Армана и Луи, что обладает хорошим чутьем. Только сейчас оно проявилось некстати. На данный момент девушка была жертвой, и никем иным. И не найти ее теперь, когда она расплатилась за свою вину, тоже своего рода вина. То, что речь шла об убийце-рецидивистке, не очень-то годилось в качестве контраргумента.