— Но… я никогда такого не говорил! — Вассер принял оскорбленный вид. — Вы мне приписываете свои домыслы! — Он уже полностью овладел собой, но казался раздосадованным. — Я никогда не произносил таких ужасных слов. Я говорил, что…
Даже сидя он был выше, чем Камиль. Это выглядело слегка комично. Он помолчал, подбирая слова.
— Я говорил, что очень любил свою младшую сестру. Невероятно любил. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного? Во всяком случае, это не карается законом?
Его возмущение выглядело даже искренним.
— Или братская любовь все же подлежит наказанию?
«Какой ужас, какая деградация!» — эти слова не прозвучали вслух, но подразумевались, если судить по интонации. А вот в улыбке читалось нечто совершенно другое.
Снова семейный праздник. На сей раз на обороте фотографии рукой мадам Вассер написана точная дата: «День рождения Тома, 16 декабря 1989 года». Ему исполнилось двадцать лет. Снимок сделан перед домом.
— «СЕАТ-малага», — с гордостью сказала мадам Вассер. — Купили подержанную. Так-то, конечно, мне было бы не по карману…
Тома небрежно облокотился на широко распахнутую дверцу — несомненно, для того, чтобы продемонстрировать сиденья в чехлах из мерсеризованного хлопка. Алекс стояла рядом с ним. Он покровительственным жестом обнимал ее за плечи. С учетом того, что они теперь знали, эта картина воспринималась совершенно иначе. Фотография небольшая, и лицо Алекс Камиль рассматривал в лупу. Всю ночь он не спал, снова пытаясь в точности воспроизвести по памяти ее черты, но это никак не удавалось. На этой фотографии она не улыбалась. Куталась в плотное зимнее пальто, но чувствовалось, что под ним она так же худа. Ей уже исполнилось тринадцать.
— Какие были отношения у Тома с сестрой? — спросил Камиль.
— О, прекрасные, — ответила мадам Прево. — Он всегда много ею занимался.
«Тома приходит в мою комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».
Тома раздраженно посмотрел на часы.
— У вас трое детей… — сказал Камиль.
Тома почувствовал, куда дует ветер, и сдержанно произнес:
— Да, трое.
— Из них две девочки, если не ошибаюсь.
Он склонился над раскрытым досье, которое перед этим просматривал Луи.
— Да, точно. Камилла — ну надо же, моя тезка! — и Элоди. Сколько им лет, этим крошкам?
Тома ничего не ответил. Луи решил заполнить паузу и слегка изменить направление разговора.
— Итак, мадам Занетти… — начал он, но не договорил — Камиль почти одновременно с ним произнес:
— Девять и одиннадцать лет.
И с победоносным видом ткнул указательным пальцем в страницу. Затем его улыбка в одно мгновение исчезла. Он наклонился к Тома:
— Своих дочерей вы тоже любите, месье Вассер? Невероятно сильно? Спешу вас заверить — отцовская любовь не преследуется законом!
Тома сжал челюсти с такой силой, что скрипнули зубы.
Несколько секунд Вассер пристально смотрел на Камиля, но затем его напряжение, казалось, разом схлынуло — он взглянул на потолок, улыбнулся и глубоко вздохнул.
— Какой вы тяжелый человек, майор. Учитывая ваш рост — даже удивительно… Допустим, я поддамся на ваши провокации и двину вам кулаком в физиономию — тем самым предоставив вам возможность…
Затем, прервав самого себя на полуслове, он обратился уже ко всем присутствующим:
— Вы не только злобны, господа, но еще и заурядны.
С этими словами он поднялся.
— Если вы сделаете хоть шаг за пределы этого кабинета… — угрожающе начал Камиль.
Теперь никто не смог бы с точностью сказать, как будут развиваться события. Разговор перешел на повышенные тона, все поднялись с мест, даже Луи, и застыли в напряженном ожидании.
Луи, первым найдя выход, заговорил как ни в чем не бывало:
— У мадам Занетти в тот период, когда вы поселились в ее отеле, был любовник, Феликс Маньер. Гораздо моложе ее. Двенадцать лет разницы. Вам тогда было… сколько? Девятнадцать, двадцать лет?
— Перестаньте вы ходить вокруг да около! Старая шлюха эта ваша Занетти! Все, что ее интересовало в жизни, — соблазнять юнцов. Она переспала с половиной своих постояльцев! Она и на меня накинулась, едва я переступил порог!
— Итак, — продолжал Луи, словно не слыша этих слов, — мадам Занетти встречалась с Феликсом Маньером. Видите, как выстраивается еще одна цепочка. Гаттеньо, которого вы знали, был знаком с Прадери, которого вы не знали. И точно так же: мадам Занетти, которую вы знали, была знакома с Феликсом Маньером, которого вы не знали.
Повернувшись к Камилю, он озабоченно спросил:
— Я не слишком запутанно излагаю?
— Нет-нет, все довольно четко, — ответил Камиль, тоже изображая на лице слегка преувеличенную озабоченность.
— Но все же я кое-что уточню.
Луи повернулся к Вассеру:
— Иными словами, вы знали, прямо или косвенно, всех тех людей, которых убила ваша сестра. Так понятнее, я надеюсь? — Он снова повернулся к шефу.
Камиль, подхватывая игру, ответил ему в тон:
— Не хочу тебя разочаровывать, Луи, но твоя формулировка все же недостаточно полна.
— Вы находите?
— Да, я нахожу.
Вассер механически поворачивал голову то к одному, то к другому. Гребаные засранцы!..
— Ты позволишь мне еще кое-что уточнить?
Луи сделал широкий жест рукой, словно раздающий милостыню монарх.
— Так вот, месье Вассер, у меня вопрос касательно вашей сестры, Алекс…
— Да?..
— Сколько раз вы ее продавали?
Молчание.
— То есть я хочу сказать, что о некоторых ваших клиентах нам известно: Гаттеньо, Прадери, Маньер… Но, возможно, это не все? Мы хотим знать наверняка, во избежание недоразумений. Поэтому нам нужна ваша помощь — ведь вы, будучи организатором, конечно же точно знаете, сколько людей приходили к вам, чтобы попользоваться малышкой Алекс.
Вассер, судя по виду, впал в ярость.
— Вы что, считаете мою сестру шлюхой? У вас и в самом деле нет никакого уважения к покойным?
Затем на его губах появилась легкая улыбка.
— Скажите, господа, а как вы собираетесь это доказать? Пригласите Алекс в свидетели?
Он сделал паузу, словно давая полицейским возможность оценить его чувство юмора.
— Или, может, позовете в свидетели клиентов? Боюсь, с этим будут сложности. Насколько я понимаю, они сейчас выглядят не лучшим образом.
В своих дневниковых записях, разбросанных по тетрадям и блокнотам, Алекс никогда не указывала дат. Сами записи были неясными — она словно боялась слов, даже наедине с собой, и не осмеливалась доверить их бумаге. А может быть, каких-то слов она просто не знала. Одна из записей выглядела так: