Как мы уже говорили, позиция отца явилась той решающей защитой, которая и позволила ребенку выжить при наличии матери — потенциальной детоубийцы. Пристальное наблюдение со стороны отца вынудило Сару выработать шизоидальную линию поведения: в сущности, ей удалось за счет огромных затрат психической энергии постоянно вести двойную игру, демонстрируя все признаки любящей и внимательной матери ребенка, чьей смерти она втайне желала. Это тайное желание проявлялось, например, в разнообразных снах, в которых ребенок был обречен разыскивать и подменять собой ее родителей в лагере Дахау. В других онирических видениях маленького мальчика кастрируют, расчленяют, а то и распинают, или же он погибает, утонув, сгорев в огне или попав под машину, как правило — в страшных мучениях, которые оказывают на мать живительное, а еще точнее, освобождающее воздействие.
Постоянный обман и своего окружения, и самого ребенка требовал от Сары Берг неослабного внимания. Можно предположить, что именно эта постоянная необходимость притворяться, скрывать, сдерживать свою ненависть к сыну и истощила ее психическую энергию, приведя к фазе окончательной необратимой депрессии в 1980-х гг.
Как ни парадоксально, но ее собственный сын перейдет от статуса жертвы (неосведомленной) к статусу палача (невольного), поскольку само его существование станет, независимо от его поведения, тем реальным спусковым механизмом, который повлечет смерть матери.
Двадцать часов спустя Франц встал. Глаза у него набухшие. Во сне он много плакал. Он появился в дверях спальни, когда Софи курила, глядя в небо. Учитывая, какими снотворными препаратами она его накачала, проделать подобный путь он мог только на силе воли. Софи окончательно взяла верх. За последние двадцать четыре часа она выиграла медикаментозную гонку, в которой они противостояли друг другу. «Ты просто герой», — холодно заметила Софи, пока Франц ковылял по коридору в направлении туалета. Он дрожал на ходу, его пробивал внезапный озноб, сотрясавший его с головы до пят. Ей бы ничего не стоило зарезать его прямо сейчас… Она подошла к туалету и посмотрела на него, сидящего на унитазе. Он так слаб, что проломить ему голову любым тяжелым предметом было бы плевым делом… Софи курит и серьезно его разглядывает. Франц поднимает глаза.
— Ты плачешь, — констатирует она, делая глубокую затяжку.
Он отвечает неловкой улыбкой, потом встает, держась за перегородку. Качаясь, тащится в гостиную, ближе к кровати. Они снова сталкиваются в дверях спальни. Он, словно в нерешительности, склоняет голову, цепляясь за дверной косяк. Смотрит на эту женщину с ледяным взглядом и колеблется. Потом опускает голову и, не говоря ни слова, растягивается на кровати, широко разбросав руки. Закрывает глаза.
Софи возвращается на кухню и достает дневник Франца, который она засунула в первый попавшийся ящик. Снова принимается читать. Переживает несчастный случай с Венсаном, его смерть… Теперь она знает, каким образом Франц проник в больницу, как в обеденный час забрал Венсана, объезжая на каталке посты медсестер, как открыл дверь запасного выхода, выходящую на огромную монументальную лестницу. На долю секунды Софи представляет себе ужас на лице Венсана и собственным телом ощущает его бессилие. И в этот момент внезапно принимает окончательное решение: остальное содержание дневника ее более не интересует. Закрывает тетрадь, встает, распахивает окно: она жива.
И она готова.
Франц снова проспал около шести часов. Получалось, он не ел и не пил больше суток, забывшись в коматозном сне. У Софи мелькнула было мысль, что он так и сдохнет во сне. Из-за собственной затеи, обернувшейся против него же. От передоза. Он поглотил такое количество препаратов, которое более хлипкого уже убило бы. Его мучили кошмары, и часто Софи слышала, как он плачет во сне. Сама она спала на диване. И открыла бутылку вина. Спустилась вниз купить сигарет и еще кое-что. Когда она вернулась, Франц сидел в кровати, и его голова, слишком тяжелая, чтобы держаться на плечах, перекатывалась из стороны в сторону Софи посмотрела на него, улыбаясь.
— Теперь ты готов… — сказала она.
Он ответил смущенной улыбкой, но так и не смог разлепить веки. Она подошла к нему и толкнула ладонью. Результат был, как если бы она изо всей силы двинула его плечом. Он удержался на кровати, ему даже удалось усидеть, хотя все его тело закачалось в поисках и без того неустойчивого равновесия.
— Теперь ты совсем готов… — говорит она.
Кладет руку ему на грудь и без труда заставляет подчиниться. Он ложится. Софи выходит из квартиры с большим зеленым мусорным пакетом.
Это финал. Ее движения спокойны, точны, решительны. Некая часть ее жизни подошла к своему завершению. В последний раз она разглядывает фотографии, потом одну за другой снимает их со стены и складывает в пакет. Это занимает у нее добрый час. Иногда она на мгновение замирает над одной из них, но это уже не причиняет той боли, что в первый раз. Как если бы она листала обычный альбом с фотографиями и наткнулась, особо не ища, на подзабытую сценку из прошлой жизни. Вот смеется Лора Дюфрен. Перед Софи всплыло ее жесткое, замкнувшееся лицо, когда Лора выложила перед ней анонимные письма, сфабрикованные Францем. Наверное, следовало бы восстановить истину, все исправить, отмыться от обвинений, но та жизнь уже осталась далеко позади. Софи устала. Облегчение и отстраненность — вот что она испытывает. А здесь Валери: она просунула руку под локоть Софи и говорит ей что-то с плотоядной улыбкой. Софи забыла лицо Андре. До сегодняшнего дня эта девушка не играла особой роли в ее жизни. А на фотографии она выглядит простой и искренней. Софи не желает представлять себе ее тело, летящее из окна квартиры. После этого Софи уже ни на чем не задерживается. Во второй мусорный мешок она складывает все предметы. Их вид потрясает ее еще больше, чем лица на фотографиях: часы, сумка, ключи, записная книжка, еженедельник… Когда все уже сложено, она берет ноутбук и кладет его в последний мешок. В большой зеленый мусорный контейнер сначала отправляется ноутбук, сверху — пакет с вещами. Наконец она возвращается в подвал, запирает дверь на ключ и поднимается в квартиру с пакетом, где сложены бумаги.
Франц по-прежнему спит, но кажется, что он пребывает в ином мире. Она вытаскивает на балкон большую чугунную кастрюлю, ставит ее на пол и сначала сжигает дневник, вырывая из него по несколько страниц. Потом приходит черед фотографий. Иногда огонь разгорается так жарко, что ей приходится отступать в сторону и пережидать, прежде чем бросить очередную порцию. Тогда она задумчиво прикуривает сигарету и смотрит, как изображения корчатся в пламени.
В завершение она тщательно оттирает кастрюлю и убирает ее на место. Принимает душ и начинает собирать дорожную сумку. Она возьмет с собой немного. Только жизненно необходимое. Все должно остаться позади.
[…] Прострация, неподвижный взгляд, выражение печали, страха, а иногда и ужаса, скрупулезное перевирание деталей и фатализм перед лицом смерти, убежденность в собственной виновности, оккультные мысли, стремление к наказанию — вот несколько фрагментов той клинической картины, которую представляла Сара в 1989 г., когда ее снова госпитализировали.