— У вас есть хобби? — спросил я.
— Что? — Девушка посмотрела на меня как на сумасшедшего.
— Хобби, — повторил я. — Развлечения. Удовольствия. Когда вы себя не мучаете.
Она задумалась:
— Мне нравится опера.
— Ни разу не слышал.
— Я не была в опере несколько лет, с тех пор, как не позволяю отцу оплачивать мои расходы. Теперь мне это не по карману, но у меня есть диски…
Она впервые искренне улыбнулась, но тут же осеклась.
— Итак, — начала девушка, глядя на меня, — как же мне быть?
— Не знаю.
— Мне очень пригодился бы дружеский совет.
— Что будет, если вы во всем признаетесь?
— Меня уволят без права работать в медицине.
— А если не признаваться? Вы же прекрасно сдали экзамены, пусть и со второго захода. Вы сможете простить себя?
— Не знаю. А вы смогли бы?
— Дело в том, что мне очень легко сказать «поступите по совести». Это не моя карьера, и на кону не мечта всей моей жизни. Я не знаю, что я выбрал бы на вашем месте.
Мы дошли до крыльца.
— В том-то и дело, — обронила она.
Мы стояли у кирпичного дома.
— Теперь с вами все будет в порядке?
— Да. Мне уже легче, я выговорилась. А это хорошее начало, верно? Сейчас приму душ, посплю, возможно, выйду на пробежку.
Я смотрел на ее милое лицо и теплую улыбку. Мне претил поступок ее отца, совершенный при ее попустительстве, но она такая добрая, нежная. Я хотел, чтобы она перестала себя казнить.
— У нас прямо-таки первое свидание.
На секунду замешкавшись, я принял вызов.
— Можно снова увидеть вас?
Девушка испытующе смотрела мне в лицо. Я уже надеялся, что она скажет «да».
— А что мы будем делать? — улыбнулась она. — Посмотрим кино? Поедим пиццы? Мне кажется, сегодняшний вечер существует в отдельной вселенной. Незнакомцы, анонимные признания при луне — разве вы не об этом говорили?
— Пожалуй, да.
— У нас есть общая тайна, — сказала она, протянув мне руку.
— Да, — ответил я.
Она сжала мою ладонь, и отчего-то это пожатие отозвалось во мне сладкой дрожью.
Пятница, семнадцатое. Я не мог унять дрожь. Галстук был повязан криво. Пиджак выглядел старым. Я проклинал свои брюки и туфли. Все казалось неуместным, дилетантским, низшей категории. С этим мне ничего не удавалось поделать. Жаль, что у меня не хватило смелости попросить Найджела пойти со мной. Я знал: он тоже там будет, но при этом понимал, что не имею права ничего ему говорить и ехать должен один.
Морланд-стрит, 2312. Я даже не знал, где это. Может быть, там и находится этот клуб, окруженный тайной? Даже Майлс, мой источник информации обо всем зловещем и лиго-плющовом, не знал, где физически находится V&D. Не было ни ориентира, ни загадочного здания, туристам на радость. По крайней мере насколько он знал. А Майлс поглощал эту ерунду с азартом коллекционера марок. Если не знал Майлс, значит, не знал никто.
Вчера, не утерпев, я рассказал Майлсу о приглашении — мне неудержимо хотелось с кем-то поделиться. Помощь от него поступила радикальная: он почесал свою бороду, не знавшую ножниц, потрепал меня по плечу и сказал:
— Мой совет? Если тебе предложат трахнуть козу, можешь отказаться.
— Пожалуйста, не шути! Я и представить себе не могу, во что влезаю!
— Джереми, как философ, я имею дело с этикой и разумом. Как человек, у которого есть хобби, я балуюсь мифологией и университетским фольклором. И тем и другим занимаюсь, не вставая с дивана и не выключая телевизор. Что касается реальности, ты залез в такие дебри, куда я и не заглядывал. Поэтому — дальше сам, сынок.
Он с улыбкой пожал плечами. Бросив «спасибо», я оскорбленно потопал к двери.
— Джереми!
— Что?
— Одно могу посоветовать.
— Ну? — обрадовался я.
— Не забудь поблагодарить козу письмом.
Я с силой захлопнул за собой дверь, но Майлс успел прокричать:
— Богатые обожают благодарственные письма!
И дверь с грохотом закрылась под его зычный хохот.
Дом 2312 по Морланд-стрит, бледно-голубой двухэтажный викторианский особняк с темно-синей отделкой, восьмиугольными эркерами и заостренными треугольными башенками, ничем не выделялся среди других домов на тихой улочке. Газон радовал глаз ухоженностью.
На крыльце сидели две молодые, примерно моего возраста, женщины. Мне они показались не местными: загорелые, длинноногие, с начесами, как у скучающих летних девиц времен моего детства. Одна улыбнулась мне, когда я поднялся по ступенькам, другая изучала свои ногти и не подняла головы.
— Джереми, — представился я.
— О’кей, — ответила улыбающаяся с подростковой интонацией «А я при чем?» и, не мигая, уставилась на меня. Я моргнул первым.
— Я правильно пришел?
Другая девушка засмеялась, не отрывая взгляда от ногтей. Это был высокомерный смешок, пропитанный запахом жвачки.
— Почему вы спрашиваете нас, правильно пришли или нет?
Этот справедливый вопрос заставил меня покраснеть. Пробормотав что-то вроде «Извините», я шагнул к двери и услышал, как девицы зашептались за моей спиной. Одна из них сказала: «Я знаю!» — и они засмеялись.
Звонка я не увидел, поэтому постучал и стал ждать.
Наконец дверь открыл мужчина, словно сошедший со страниц каталога «Брукс бразерс», — с красивым загорелым лицом, правильными морщинами, серебристыми волосами, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом и в прекрасном дорогом блейзере.
— Входите, Джереми. Вы вовремя.
Он потрепал меня по плечу.
Мы прошли через фойе в величественную гостиную. Изнутри дом казался больше, чем снаружи. Мужчина двигался уверенно и свободно, настолько идеально чувствуя себя в своем облачении, что я показался себе инопланетянином в моем. В комнате, уставленной стульями и диванами, частично сдвинутыми к роялю, все места оставались свободными, как в салуне приграничного городка после закрытия шахт.
— Я пригласил бы вас присесть, но, боюсь, у нас нет времени, — сказал он.
Тронув покачивающиеся створки дверей, в зал вошла женщина и обняла мужчину за шею. Она шла нетвердо, и от нее сильно пахло алкоголем и духами. Ее осветленные волосы, черные у корней, торчали кручеными пружинками из-за плохой химической завивки. Ее белая безрукавка открывала толстый живот; такой стала бы любая из девиц на крыльце, если бы не просыхала лет двадцать и загорала, не щадя себя.