Она провела меня к обитому бархатом креслу посреди комнаты, поставленному как бы перед театральным партером, занятым исключительно женской аудиторией. Все были пожилые — за шестьдесят, семьдесят, даже за восемьдесят, — и все замечательно хороши: элегантны и со следами прежней красоты. Женщина, встретившая меня у дверей, села в этом ряду последней. В комнате веяло сдержанной властностью, как на историческом собрании жен сенаторов или, в недалеком будущем, на встрече сенаторов в отставке. Стены были выкрашены каким-то особенным оттенком красного, между алым и цветом фуксии, а нижняя часть отделана панелями светлого дерева. Этот странный, мягкий цвет почти пульсировал. В этой просторной комнате я был единственным мужчиной.
Дама в фартуке и чепце внесла серебряный поднос с чашками.
— Благодарю вас, Беатриса, — произнесла леди аристократической внешности. Про себя я решил называть ее «мисс Серебро», поскольку подлинные имена на этих сборищах были под запретом. Мистер Кости и мисс Серебро, две части большой шарады. Она взяла чашку, после чего Беатриса подошла с подносом ко мне.
— Угощайтесь, — сказала мисс Серебро.
Я кивнул, и мы с ней отпили из наших чашек.
— Итак, — промолвила она, — вам удобно сидеть?
— Да, благодарю вас.
— У вас есть к нам вопросы?
Они со мной шутки шутят? Не имея самообладания, я решил выказать его и воздержаться от миллиона вопросов, вертевшихся на языке.
— Что за цвет у стен? — брякнул я.
Мисс Серебро немного удивилась.
— Цвет амаранта. Как в стихах: «Невянущим Цветком Благие Духи кудри украшают лучистые свои». Джон Мильтон. — Она пожала плечами.
Оглядываясь назад, скажу — зря я тогда спросил про краску.
Все смотрели на меня и молчали. Большинство женщин сидели в тени. Я видел только смутные очертания их удлиненных лиц.
Я заерзал.
— Успокойтесь, — улыбнулась мисс Серебро. — Нам некуда спешить. — Она что, слушает Барри Уайта? «Медленнее, детка, не торопись». Я подумал: если сегодняшний вечер закончится оргией восьмидесятилетних, участвовать не буду. Всему, знаете ли, есть предел.
Она отпила из чашки. Я сделал то же самое. Мы долго сидели в молчании и допивали чай.
Вскоре мне стало тепло, и я расслабился.
— Как вы себя чувствуете, Джереми? — любезно спросила мисс Серебро. Ее лицо показалось мне светлее и оживленнее.
— Хорошо, — ответил я. В пальцах рук и ног началась приятная вибрация, а голос прозвучал как бы издалека.
— Хорошо, — отозвалась она, глядя на меня с легкой улыбкой, и снова отбросила волосы тонкими изящными пальцами, проведя кончиками ногтей по кромке уха.
Комната начала медленно кружиться. В ушах зашумела кровь.
Я засмеялся.
— Чему ты смеешься, Джереми?
Это прозвучало так, словно три человека задали мне вопрос одновременно.
— Не знаю.
— Это ничего, — улыбнулась мисс Серебро безукоризненно белыми зубами. Мне она очень нравилась.
Она задержала на мне взгляд. Одна из женщин кивнула. Мисс Серебро откинулась на спинку своего кресла, положила тонкие руки на подлокотники, наклонила голову.
— Джереми, мы же с тобой друзья, правда?
— Да, — улыбнулся я.
— У меня к тебе вопрос. Ты будешь со мной честен? — В ее голосе прозвучала обида.
— Конечно.
— Ты когда-нибудь совершал преступление?
Меня, как волна, захлестнуло удивление и гнев. Я открыл рот, чтобы сказать «нет».
— Да, — сказал я.
— О Боже! — промурлыкала мисс Серебро. — Что же ты сделал?
— Когда мне было тринадцать, я украл в магазине пару обуви.
— О Господи! А еще?
— Когда мне было пятнадцать, мы с друзьями срезали дорожный знак «Стоп» и взяли себе.
— Хм… Ну, это пустяки. Почему бы тебе не рассказать мне больше?
Я хотел закрыть рот. Не знаю, закрыл ли. Вопросы продолжались. Мне хотелось спать. Иногда я отключался и переставал следить за беседой, но слышал свой голос, по-прежнему что-то говоривший.
Очнулся я, когда мисс Серебро спросила:
— Джереми, ты девственник?
И отклонилась назад так, что блузка на груди натянулась.
Я почувствовал, как кровь прилила к щекам, и подумал «Нет», но губы сами сказали: «Да».
Она спросила что-то о моих родителях. Я кивнул. Когда я просыпался, мы говорили о моих секретах. Из-за чего я расстроюсь, если об этом кто-нибудь узнает?
Мисс Серебро была красива. Я все улыбался ей. Другие леди терялись в тени. Сколько времени мы тут сидим?
— Чего ты боишься больше всего? — небрежно спросила она, изогнув брови с вежливым любопытством и растягивая длинные тонкие губы в слегка заинтересованную улыбку.
Я услышал, как что-то отвечаю. К сожалению, я уже спал. Я очень хотел услышать, что говорю.
Я видел странные сны: сине-золотой китайский дракон с трясущимися, как желе, глазами, рука, а в ней дверь, луна, открывающаяся, чтобы пролить свое содержимое.
Я проснулся, лежа лицом на шершавом полу. Мне было холодно и больно двигаться. Глаза медленно открылись. Я увидел грязь, листья. Во рту пересохло, горло болело. Выкашляв пыль изо рта, я пытался пошевелить руками и ногами — по нервным окончаниям словно пробежал огонь.
Я видел вокруг древесные стволы, чувствовал ветер и ничего больше.
Понемногу в голове прояснялось. Я медленно сел.
На мне были только трусы.
Я протер глаза, смахнул паутину. Вокруг я не заметил никаких признаков жилья, сплошные деревья с желтой и красной листвой. Я в лесу.
Через некоторое время я попробовал подняться.
Сперва ноги дрожали, потом дело пошло лучше.
Сосновые иглы впивались в голые подошвы.
Я пытался ступать осторожнее — с пятки на носок. Начало получаться.
Я пошел куда глаза глядят.
Пока я шел, память постепенно восстанавливалась. Я вспоминал неясные образы вчерашнего вечера: мамаша-наседка, лимузин, комната, полная женщин. А потом меня бросили в лесной чаще, раздетого до белья.
В Техасе я слышал о таких вещах. В старину, до того как судебные процессы извели настоящую дедовщину, члены студенческих братств иногда раздевали новичков-кандидатов, завязывали им глаза и отвозили в лес, оставив только охотничий нож и четвертак. Так мы рассказывали друг другу в старших классах, ведь у каждого был какой-нибудь приятель со старшим братом, клявшимся, что это правда.
Ни ножа, ни даже двадцати пяти центов у меня не было. Не иначе на мне решили сэкономить.