Я купил три коробки корректировочных маркеров и упаковку ярких стикеров-закладок.
Вечером, в общей гостиной, я проверил свою почту. В ящике была только одна записка от руки.
«Зайди в мой кабинет», — говорилось там.
И подпись: «Э. Б.».
Кабинет Эрнесто Бернини сплошь заполнили книги — они стояли на полках, лежали на столе и на полу. Сто лет нужно, чтобы все перечитать, подумал я. Он обходился без компьютера, но стопки бумаги были разложены повсюду. Верхний свет был выключен. Настольная лампа маленьким оранжевым кругом освещала стол. За окном светила луна, заливая остальную часть комнаты голубовато-белым сиянием.
— Садитесь, мистер Дэвис, — благожелательно сказал профессор, делая шаг ко мне и указывая на кресло. Сам он присел на край стола и хищно уставился на меня. — Какой у тебя рост? — спросил профессор.
— Шесть и один, [4] сэр.
Он кивнул.
— Знаешь, когда мы в последний раз выбирали президента ниже среднего роста? — Он не дал мне ответить. — Уильям Мак-Кинли, сто шесть лет назад. Забавно, что в мире информации рост по-прежнему имеет значение.
Бернини покачал головой.
— Я этого не знал, сэр, — сказал я и тут же проклял себя за глупое высказывание.
— Ничего, — усмехнулся он. — Главное — потенциал.
Я не был уверен, что это комплимент, но все же поблагодарил.
Бернини придвинулся ближе.
— Правильные черты, хорошая костная структура, — заметил он, вглядываясь в мое лицо. Мне захотелось отодвинуться вместе со стулом на пару дюймов, но так, чтобы это не показалось грубым. Ничего сексуального в его разглядывании не было; скорее я чувствовал себя призовым телком, которого оценивает хозяин ранчо. — Подбородок волевой, скулы можно бы почетче, но нельзя же иметь все, верно?
Я почему-то подумал о моем старом приятеле, сыне учителя музыки. Он утверждал, что его отец с ходу определял, на каком инструменте надо учить студента, едва взглянув на строение его лица.
Бернини удовлетворенно улыбнулся и сел прямее.
— Читал твою статью в «Юридическом обзоре Коулмана», — сказал он. — Очень впечатляет — публиковаться в юридическом журнале, будучи еще студентом колледжа.
— Вы прочли ее, сэр?
— Чему ты удивляешься?
— Нет, я… Просто язык журнала довольно тяжеловесный. Не уверен, что его читают даже те, кто печатает.
Профессор Бернини засмеялся и зааплодировал моему остроумию.
— Тем не менее статья произвела на меня впечатление. Интересные идеи. Я думаю процитировать тебя в моей новой статье. Это немного поднимет твои акции, а?
Он соскочил со столешницы и открыл окно, впустив в кабинет холодный воздух. Дыхание выходило облачками белого тумана. Вскоре Бернини захлопнул окно, преодолев сопротивление ветра.
— Когда же так похолодало? — Он энергично потер ладони. — Ты, наверное, гадаешь, зачем я вызвал тебя. Полагаю, у тебя есть потенциал, Джереми. Мне понравился твой ответ на лекции — честный и продуманный. Я хочу, чтобы ты стал моим референтом на этот семестр, если не возражаешь.
— Да, сэр. Конечно.
— Хорошо. Договорились. На завтра мне нужно резюме по каждому случаю, на который ссылались в деле Маршалла против города Аллегейни. Пока это все, мистер Дэвис.
И он занялся своими бумагами, словно я уже ушел. Поблагодарив профессора, я попятился к двери. Референт?! Елки-палки! Вот оно, желанное преображение. Я всегда считал юриспруденцию средством помощи людям — так занимался этим мой дед, но сейчас все оборачивалось совершенно неожиданной стороной. Мне открывалась дверь к власти, влиянию (положительного свойства), даже величию. Мой дед помогал дюжине клиентов в год. Приняв закон, я помогу миллионам людей. Переговорами я добьюсь мира между двумя странами и прекращу войну. Таковы масштабы игры, в которой меня приглашают принять участие. Голова закружилась от нескромных мечтаний: возможность объехать мир, посещать столицы иностранных государств с важными миссиями, да еще в сопровождении красивых женщин вроде Дафны Гудвин, с которыми неделю назад я вращался в разных мирах. И вдруг это стало возможным. Более чем возможным. Я представил себя в смокинге, в экзотических местах, с прильнувшей ко мне Дафной — испанские замки, итальянские виллы, греческие острова…
Мне пришлось придержать расходившуюся фантазию. Референт — должность исследовательская. Меня ждет долгая ночь в библиотеке. Я даже не очень представлял, как взяться за задание профессора. Оставалось надеяться, что библиотекари помогут.
Я прошел полкоридора, ведущего к лифтам, когда за моей спиной Бернини пробормотал себе под нос что-то странное.
— Может, V&D?
V&D? О чем это он?
— Посмотрим, — сказал второй голос.
Я оглянулся, но увидел только закрывающуюся дверь.
— В своем кабинете?! — Найджел откинулся на стуле в общей студенческой гостиной, деловито потирая яблоко о лацкан костюма-тройки. — Приятель, да ты родился под счастливой звездой!
— Найджел, тебе кто-нибудь говорил, что лексикон у тебя как в фильмах сороковых годов?
— Джереми, я человек эпохи Возрождения в век специализации.
— Я даже не знаю, что это значит.
Найджел засмеялся и похлопал меня по спине. Его добродушие было заразительным — незнакомые парни посматривали на нас с диванов вокруг и улыбались. Большинство студентов занимались, кое-кто кружил у окна, следя за шахматной партией.
— Райан Грун. — Найджел кивнул на одного из игроков. — Национальный чемпион по спортивным шахматам в своей возрастной группе. Может играть, не глядя на доску.
— Найджел, а ты сам откуда?
— Родился в Англии. Отец — дипломат, мать — американская актриса, Пенни Джеймс, слышал? Нет? Она была очень известна в семидесятые. В общем, я вырос в Лондоне и Коннектикуте, учился в Принстоне, а теперь — здесь.
Я представил Найджела малышом на пляже, радостно плещущимся в воде, а все взгляды устремлены на красавицу американку, лежащую под зонтом. А на заднем плане его отец в белом костюме и канотье говорит по телефону, который держит для него официант на серебряном подносе. В лице Найджела соединились четкие волевые черты дипломата и грациозная миловидность кинозвезды. Теперь стало понятно отчего.
— Знаешь, — сказал Найджел, — я хочу тебе кое-что показать.
Он вынул из портфеля книгу.
— С твоего разрешения, — продолжил Найджел, — я хочу куда-нибудь пригласить Дафну, пока ты не запустил в нее свои когти. Конечно, она мне откажет, но я не из тех, кто в восемьдесят лет перебирает упущенные возможности и гадает: а что, если бы я тогда?.. Что скажешь?