— Знаешь, что помогает от тошноты, как я слышала? — с непроницаемым видом сказала Лиска. — Марихуана. Ее прописывают пациентам, которые проходят химиотерапию. Но это, конечно, незаконно…
Намек довольно прозрачный, однако этого вполне могло хватить, чтобы перетянуть Файн на их сторону, если та подумает о сотрудничестве.
Мишель посмотрела пустыми глазами.
— Пару дней назад, когда мы встретили охранника из дома Джиллиан, — начала Лиска, — ты мало что могла о нем поведать.
— Что вы имеете в виду?
— Насколько хорошо его знала Джиллиан? Они были друзьями?
— Нет. Она только знала, как его зовут. — Мишель подошла к крошечному обеденному столу и, сев на стул, устало облокотилась на столешницу. — Он положил на нее глаз.
— В каком смысле?
Файн посмотрела на Куинна.
— В том смысле, в каком обычно это делают мужчины.
— Джиллиан когда-нибудь рассказывала, что он приставал к ней, пялился или что-нибудь в этом роде? — спросила Лиска.
— Вы думаете, он убил ее?
— А вы сами что думаете по этому поводу, Мишель? — поинтересовался Куинн. — Каково ваше мнение об этом парне?
— Типичный неудачник.
— У вас случались с ним какие-то ссоры?
Файн равнодушно пожала тощими плечами.
— Вроде доводилось посылать его куда подальше… раз или два.
— Почему?
— Потому что он пялился на нас. Может, представлял нас вместе голыми… Жирный ублюдок!
— А как на это реагировала Джиллиан?
Мишель вновь пожала плечами.
— Сказала как-то раз: «Если это самое возбуждающее, что он видел в своей жизни, пусть пялится сколько хочет».
— Она ни разу не жаловалась вам на него?
— Нет.
— Она никогда не говорила, что ей кажется, будто за ней наблюдают или ее преследуют, или что-то в этом роде?
— Нет. Хотя так и было.
Лиска внимательно посмотрела на нее.
— Что ты имеешь в виду?
— Отец и нацист-психоаналитик, как стервятники, следили за каждым ее шагом. У отца был ключ от ее квартиры. Пару раз мы приходили, а он уже ждал внутри. Это, к слову, о неприкосновенности частной жизни.
— Джиллиан возмущалась, когда он так делал?
Лицо Мишель Файн исказила презрительная гримаска, она затушила окурок сигареты и задумчиво уставилась на пепельницу.
— Нет. В конце концов, она же была папенькиной дочкой.
— В каком смысле?
— В обычном. Она позволяла ему собой командовать.
— Джиллиан рассказывала вам о своих взаимоотношениях с отчимом. А об отце что-нибудь говорила?
— Мы не обсуждали с ней эту тему. Она знала, что я думаю по поводу того, что он ее во всем контролирует. Это была запретная тема. А что? — спросила она. — Думаете, он тоже хотел ее трахнуть?
— Не знаю, — ответил Куинн. — А что вы сами об этом думаете?
— Мне еще не встречался ни один мужик, который бы упустил шанс потрахаться, будь у него такая возможность, — ответила Мишель с напускной развязностью, смерив Куинна долгим взглядом от шеи до паха. Он спокойно выдержал ее взгляд. Наконец она посмотрела ему в глаза. — Если у него и были подобные мысли, он их никогда не высказывал.
Куинн уселся на стул во главе небольшого обеденного стола, удобно устроившись, словно намеревался остаться на ужин. Снова обвел глазами комнату, отметив полное отсутствие каких-либо попыток украсить помещение, сделать дом более уютным. Никаких фотографий. Единственным местом, которое хозяйка явно не обошла вниманием и заботой, была небольшая стойка с записывающей аппаратурой и колонками, приютившаяся в углу комнаты. Рядом на стойке стояла гитара.
— Насколько я понимаю, вы вместе с Джиллиан писали музыку, — сказал Куинн. — Что именно делала Джиллиан?
Файн закурила еще одну сигарету и, закинув голову назад, выпустила вверх, в сторону дешевой люстры, струйку дыма. Взгляд Джона вновь скользнул к татуировке змеи на ее запястье. Ползучий гад извивался вокруг полученных много лет назад шрамов. Эдемский змей с яблоком в зубах.
— Иногда она писала тексты, — ответила Мишель, выпуская дым через щербинку между передними зубами. — Иногда — музыку. В зависимости от настроения. Ее или моего.
— Вы что-нибудь опубликовали?
— Пока нет.
— И о чем ей нравилось писать?
— Про жизнь, про людей, про их взаимоотношения.
— Плохие взаимоотношения?
— А что, разве бывают хорошие?
— Она хранила у себя копии написанного?
— Конечно.
— И где же? — спросила Лиска.
— В квартире. Вместе с нотами или в книжном шкафу.
— Тогда почему я ничего не нашла?
— Не знаю, потому что где еще им быть? — слегка ощетинилась Мишель, вновь выпуская изо рта дым.
— А у вас не осталось копий, чтобы нам посмотреть? — спросил Куинн. — Хотелось бы почитать тексты. Интересно, что они смогут рассказать.
— Поэзия — окошко души, — мечтательно произнесла Мишель, вновь скользя взглядом куда-то вдаль.
Странно, подумал про себя Куинн, она как будто проваливается в другое измерение. Или это на нее так повлияло убийство Бондюран? Ведь та была ее единственной подругой, а она сама — единственной подругой Джиллиан… И вот теперь у нее никого нет — ни подруги, ни соавтора в творчестве. Лишь эта убогая квартирка и ненавистная работа.
— Именно на это я и рассчитываю, — произнес он вслух.
И тогда она посмотрела ему в глаза — некрасивая, хотя и не без изюминки, грязные темные волосы зачесаны назад. Почему-то ее лицо показалось ему смутно знакомым. Впрочем, после стольких расследований практически каждое лицо в этом мире казалось ему таковым.
Неожиданно ее узкие глаза прояснились.
— Да, но что отражает поэзия? Нас, какими мы есть, или то, чего нам хочется?
С этими словами она поднялась и подошла к полкам, сооруженным из шлакоблоков и досок. Впрочем, почти сразу вернулась с папкой в руках, что-то листая на ходу. Куинн поднялся, чтобы взять папку у нее из рук, однако Мишель вывернулась и пристально посмотрела на него из-под темных ресниц. Куинн был готов поклясться, что увидел в этом взгляде нечто кокетливое.
— Это окошко в мою душу, мистер спецагент. Может, мне не хочется, чтобы в него заглядывали.
С этими словами она протянула ему листки с нотами, и Куинн успел заметить, что ногти ее искусаны до мякоти. Однако уже в следующий миг Мишель вновь прижала папку к животу, как бы подчеркивая небольшую грудь под плотно облегающей футболкой. Лифчика на ней не было.