«Единственное, что способно уберечь от разочарований, — это безнадежность. Но если нет надежды, то какой смысл жить?»
Это его слова. Собственная мудрость. Все это снова вернулось, чтобы больнее уязвить.
Джон не искал смысла жизни. Он жил, чтобы работать, и работал, чтобы жить. Вот так, просто и незамысловато. Машина по имени агент Куинн, этакий вечный двигатель. Беда в том, что шестеренки постепенно расшатались, и что произойдет, если в один прекрасный день они начнут сыпаться?
Джон закрыл глаза, и перед его мысленным взором вновь предстали трупы. Неожиданно его охватила паника, словно холодный внутренний кислотный дождь. Он представил себе, как начальник отдела требует ответов на вопросы, объяснений, результатов.
«Директор устроил мне головомойку на целых полчаса. Бондюран не тот человек, от которого можно отмахнуться. Признавайся, в чем дело, что с тобой стряслось?»
Откуда-то из глубины его «я» на поверхность всплыл ответ, а вместе с ним к глазам подступили слезы: «Я их потерял». Железные нервы, инстинкты, нюх. Куинн ощущал себя растерзанным на клочки, которые затем кто-то раскидал по всей стране. И не было времени отыскать их и вновь собрать воедино. Оставалось лишь одно: и дальше притворяться, будто он цел, и надеяться, что никто ничего не заметит.
«У тебя есть какие-то предположения? У них уже имеется подозреваемый? Тебе известно, кого они ищут? Все однозначно, не правда ли?»
Разумеется, иначе и быть не может. Если взглянуть на убийства двух проституток и закрыть глаза на тот факт, что третьей жертвой вполне может быть дочь Бондюрана — а может и не быть. Если сделать вид, будто не замечаешь странностей в поведении якобы убитого горем отца. Отмахнуться от сотни вопросов, на которые у него так и не нашлось ответа, — какая она была, Джиллиан Бондюран. Если бы все сводилось к убийству двух проституток, то он бы вытащил стандартный психологический профиль — и все дела. Даже не покидая Куонтико.
Но если бы все сводилось к убийству двух проституток, разве вызвал бы его к себе директор? Разве отправил бы сюда?
Расставшись с надеждой снова уснуть, Куинн почистил зубы, принял душ и, натянув спортивный костюм, сел за письменный стол — с папкой и пузырьком антацида, который отхлебывал прямо из горлышка, пока перелистывал страницы.
В деле оказался пакет с фотографиями, которые Мэри Мосс получила от родителей Лайлы Уайт. Фотографии, на которых их дочь была живой, счастливой и смеющейся на дне рождения их внучки. Увы, неправедный образ жизни взял свое — Лайла выглядела старше своих лет. Однако Куинн легко разглядел хорошенькое личико, которое были не силах обезобразить ни наркотики, ни разбитые мечты. Дочь Лайлы — хорошенькая светловолосая куколка с косичками и курносым носиком. На одном из фото мать и дочь были запечатлены в купальниках в надувном бассейне. Лайла опустилась на колени, прижала к себе ребенка, и обе улыбаются, глядя в объектив одинаковой, чуть лукавой улыбкой.
«Каково теперь родителям смотреть эти фото», — подумал Куинн. В лице девочки они будут видеть черты погибшей дочери, какой та когда-то была: по-детски наивной, счастливой, полной надежд. А на лице своей дочери увидят печать, которую наложили горькие уроки жизни: разочарование, расставание с мечтой. И вместе с тем надежду на лучшее. Надежду, которую оборвала страшная смерть через считаные дни после того, как были сделаны эти снимки.
Куинн вздохнул и поднес фотографии к свету, чтобы лучше рассмотреть и запомнить образ Лайлы Уайт: ее прическу, ее улыбку, небольшую горбинку на переносице, изгиб плеча, где оно переходило в шею. Теперь она пополнила собой армию тех, кто врывается в его сны.
Он уже собирался отложить фотографию в сторону, как что-то привлекло его внимание, и он вновь положил снимок перед собой. Татуировка. Поначалу он не обратил внимания, потому что ее наполовину скрывала бретелька купальника. Взяв в руки лупу, Куинн подвинул снимок под самую лампу, чтобы хорошенько рассмотреть.
Цветок. Лилия, решил он.
Не выпуская из руки лупы, Джон другой рукой быстро пролистал дело, пока не нашел страницы, посвященные вскрытию жертвы номер один. Их было раза в три меньше, чем фотографий тела, предположительно принадлежавшего Джиллиан Бондюран. И все-таки он нашел то, что искал: снимок верхней правой части туловища. Никакой татуировки.
Кейт сидела в кабинете, сжавшись в комок на старом зеленом кожаном диване. На столе стоял очередной стакан джина. Какой по счету — она уже не помнила. Да и какая разница, если это помогает притупить боль, которая ведет наступление по всем фронтам. Все остальное ей до лампочки.
Господи, и как так получилось, что ее жизнь сделала такой неожиданный пируэт? До сих пор все шло так гладко, как вдруг нате вам! Поворот на девяносто градусов через левый борт, и все, что до этого было аккуратно разложено по полочкам, неожиданно обрушилось высоченной грудой, грозя похоронить с головой. Ей не нравилось это ощущение, когда кажется, что все валится из рук. Не нравилось, что прошлое вновь ворвалось в ее жизнь. А ведь как все было хорошо! Смотри вперед. Сосредоточься на том, что несет новый день, новая неделя. Она пыталась как можно реже думать о прошлом, о Куинне. Не позволяла вспоминать прикосновение его губ.
Кейт поднесла руку ко рту и потрогала губы. Казалось, они до сих пор горят. Сделала еще глоток, и показалось, что джин имел привкус его поцелуя.
Черт, ведь есть вещи и поважнее. Независимо от того, жива Эйнджи или нет. Независимо от того, есть ли смысл надеяться на ее возвращение. Насколько ей этого не хотелось, но Кейт позвонила Робу Маршаллу и поставила его в известность о случившемся. Ему теперь предстояла малоприятная работа довести эту новость до окружного прокурора. Сэйбин проведет остаток ночи, изобретая для нее наказание. Кейт решила, что завтра ее сожгут у позорного столба.
Впрочем, разговор с Сэйбином беспокоил ее меньше всего. Никакое придуманное наказание не будет страшнее того, какому она подвергнет сама себя.
Всякий раз, стоило ей закрыть глаза, как она видела кровь.
«Ну почему я не осталась! Будь я с ней, она была бы жива».
И всякий раз, стоило об этом подумать, как физиономия Эйнджи превращалась в лицо Эмили, а боль проникала глубже и сжимала сильнее. Куинн обвинил ее в том, что она делает из себя мученицу. Но мученики страдали безгрешно, она же взвалила на себя вину за смерть Эмили. А теперь и Эйнджи…
Ну почему она не осталась вместе с ней в приюте? Почему не попробовала достучаться до ее души? Увы, она не стала этого делать, а все потому, что какая-то часть ее «я» этого не хотела либо ей было все равно. Черт, именно поэтому страшно представить, какой болью это может аукнуться.
«А я-то думала, что у меня все так хорошо получается…»
Кейт поднялась с дивана, чтобы проверить, держат ли ее ноги, и подошла к массивному дубовому письменному столу, который когда-то принадлежал ее отцу. Затем взяла мобильник и, чувствуя ком в горле, набрала номер голосовой почты, чтобы проверить сообщения. Она делала это уже трижды. Пропустив послания от Дэвида Уиллиса и кулинарного инструктора, она наконец услышала то, что хотела.