— Вы богаты, имеете дом, достойный фараона, в сердце Парижа, хорошо готовите, волшебно шьете — вы были бы идеальным мужчиной, если бы не ваш… порок.
— Торговля индульгенциями?
— Вот именно, — сказала она смеясь.
— В числе моих достоинств вы забыли упомянуть, что я самый знатный человек в мире.
— Это я отношу к числу ваших недостатков. В принципе мне это безразлично, но так гордиться своей знатностью, как вы, нехорошо. А вы шили одежду для всех ваших женщин?
— Конечно. Задумать одеяние для тела и для души, скроить его, сшить — это высший акт любви.
Под действием алкоголя Сатурнина расслабилась, поэтому не перебивала его.
— Каждая женщина требует особенной одежды. Нужно быть чрезвычайно внимательным, чтобы это прочувствовать, уметь смотреть, слушать. И главное — не навязывать свои вкусы. Для Эмелины я сшил платье цвета дня. Эта деталь из сказки «Ослиная шкура» не давала ей покоя. А ведь надо было еще решить, о каком дне идет речь — о дне парижском, например, или китайском — и в какое время года? У меня здесь есть «Универсальный каталог колоритов», классификация, составленная в 1867 году женщиной-метафизиком Амели Казус Белли, — всеобъемлющий и незаменимый труд. Для Прозерпины я сделал шапокляк из кружев Кале. Я вырвал у себя волосы, чтобы придать этой тонкой материи упругость, но также и гибкость, которая необходима для шапокляка. Смею сказать, мне это удалось. Северина из Севра, суровая, как северянка, была хрупка, как севрская статуэтка: я создал для нее накидку, которую назвал «катальпой»: ткань ее нежнейшей голубизны ниспадала, подобно цветам этого дерева весной. Инкарнадина была дочерью огня: это нервалевское создание удостоилось жакета цвета пламени, настоящей пиротехники из органди. Надевая его, она меня воспламеняла. Терпентина писала диссертацию о гевее. Я расплавил автомобильную шину, чтобы сделать для нее пояс-корсет, придавший ей восхитительную осанку. У Мелюзины были глаза и фигура змеи — она получила длинное, до пят, платье-футляр без рукавов, с высоким воротником. Я готов был выучиться играть на флейте, чтобы заклинать ее, когда она была так одета. Альбумина, по причинам, в которые я не считаю нужным вдаваться, дала мне веский повод для создания блузки под названием «яичная скорлупа» с воротником-меренгой из пенополистирола — это были настоящие брыжи. Я ратую за возвращение испанских брыжей, ничто так не оттеняет лицо. Что же до Дигиталины, ядовитой красы, я придумал для нее мерные перчатки. Длинные, выше локтей, перчатки из пурпурной тафты, на которые я нанес деления, дабы проиллюстрировать латинское изречение Парацельса: «Dosis sola facit venenum» — «Только доза делает яд ядом». Почему вы смеетесь?
— Прогноз ясен: следующую после меня квартиросъемщицу будут звать Маргариной, и вы изобразите для нее муфту из чистого жира.
— Для вас нет ничего святого.
— Простите меня, это водка виновата. Так, значит, вы помните всех ваших женщин?
— Это не мои женщины. Речь идет о женщинах, которых я любил.
— И все они были вашими квартиросъемщицами.
— Да. Квартиросъемщица — идеальная женщина. Ну, почти.
— Это «почти» — зловещая литота. Когда же вы начали сдавать квартиру, если вам угодно так это называть?
— Восемнадцать лет назад. Двадцать лет я не покидаю этот дом. Нехватка женщин не замедлила на мне сказаться — надо было искать выход. Я нашел его, читая газету, что случается со мной нечасто: в разделе объявлений я увидел рубрику «Сдаю квартиру». У меня глаза полезли на лоб. Осталось только опубликовать объявление. Такого успеха я даже не ожидал.
— Ваши родители умерли двадцать лет назад, не так ли?
— Да. Трагический несчастный случай. Мой отец, дон Деодато Нибаль-и-Милькар, обожал собирать грибы. В лесу Фонтенбло он набрал целую корзину пестрых зонтиков и собственноручно их приготовил.
— Классический случай: это были грибы, похожие на съедобные, но смертельно ядовитые, а вы единственный к ним не притронулись.
— Наоборот, я съел больше, чем мои родители. Меня спасли индульгенции.
— Не понимаю.
— Я же вам сказал: когда я даю золото моему духовнику, то перевариваю все. Мой отец не одобрял продажу индульгенций. Среди ночи моя мать пожаловалась на боли в желудке: грибы жарились в сливочном масле. Отец, чувствовавший себя немногим лучше, пошел за питьевой содой. Вот только он перепутал: вместо соды взял нитраты, которые использовал для удобрения своих роз. Он дал хорошую дозу нитратов жене, а потом и сам проглотил свою порцию. Через несколько минут весь дом проснулся от взрыва: мои родители лопнули.
— По-настоящему?
— Да. Это было душераздирающее зрелище: куски испанских грандов висели на люстре и на балдахине кровати. Потому-то я и рассчитал всю прислугу. Как прикажете добиться уважения от челяди, которая собирала ошметки ваших родителей?
Сатурнина нахмурилась в задумчивости, а потом воскликнула:
— Я вам не верю! Придумали бы более правдоподобную ложь. Это вы убили родителей!
— Вы с ума сошли! Я их обожал. Как я мог поднять руку на моего благородного отца, на мою святую мать?
— С вас и не такое станется.
— Прекратите ваши фантазии. Вы меня оскорбляете. Я скромно похоронил моих родителей на Шароннском кладбище. Тогда в последний раз я покинул пределы этого дома.
— Постойте, в вашей истории концы с концами не сходятся. Вы же не могли спросить отца, так откуда вы знаете, что он хотел принять питьевую соду?
— При расстройствах пищеварения он полагался только на это средство.
— У вас нет никаких доказательств, что он хотел принять эту соду и что перепутал ее с нитратами.
— Действительно нет. Но это очевидно.
— Вы так думаете?
— Нитраты стояли рядом с содой, в точно такой же банке.
— Странная расстановка.
— Нет. Розы росли на террасе, примыкающей к ванной комнате.
— Полиция занималась этим делом?
— Да. Она вынесла заключение о несварении желудка.
— Вы случайно не купили и у нее индульгенцию?
— Это не тема для шуток. После смерти родителей я решил, что не буду жить, как они. Они много бывали в обществе и без конца принимали гостей. Я этого не мог и не хотел. Мне удалось создать обособленный мир. Моим стремлением было стать яйцом.
— И тут-то вас настигла ваша одержимость женщинами.
— Одержимость — это, пожалуй, преувеличение. Скажем так, яйцу требуется, чтобы его высиживали.
— Ну и метафоры у вас!
— Когда я опубликовал первое объявление, пришли четыре девушки.
— Эти кастинги дали вам ощущение власти, не так ли?
— Я, в сущности, никогда не выбирал. Как и в случае с вами, выбор был очевиден, единственный выбор. Эмелина не была самой красивой из всех — она была единственной и красивой. Позволю себе вам заметить, что в ту пору у меня еще не было нынешней скандальной репутации, что, однако, не помешало женской братии прибежать сюда бегом.