Единственным, что интересовало Адера и его свиту, единственным, к чему здесь относились хоть сколь-нибудь серьезно, единственным занятием, наполнявшим их дни, был секс. У каждого члена свиты был друг или подружка для любовных игр — на ночь или на неделю. Это мог быть представитель высшего света, встреченный на званом вечере, а мог — простой лакей. По дому разгуливали толпы женщин. Это были и откровенные проститутки, и дочери из самых блестящих домов Бостона. Никто из придворных Адера никогда не спал один. Правда, мной ни Алехандро, ни Донателло совсем не интересовались. Когда я спросила у Алеха, находит ли он меня привлекательной, он рассмеялся и велел мне не говорить глупостей.
Семейство Адера предавалось поиску удовольствий — да, вот так все было просто. Все, что меня теперь окружало, противоречило тому миру, в котором я выросла, а я росла среди работавших на износ шведов и шотландцев, живших в суровых, негостеприимных краях. Со временем образ жизни Адера и его приближенных стал вызывать у меня отвращение, но поначалу у меня закружилась голова от той роскоши, которой я себе и представить не могла. В Сент-Эндрю все носили домотканую одежду, а мебель в домах стояла грубая, сработанная из сосны. Теперь я жила в окружении прекрасных, утонченных вещей и бессчетных искушений. Я ела и пила такое, о чем прежде не слыхивала, я носила платья и пеньюары, сшитые дорогим портным из великолепных европейских тканей. Я научилась танцевать и играть в карты, мне давали читать романы, в которых описывались удивительные страны.
Адер обожал вечеринки. Он все еще был сенсацией в Бостоне, поэтому мы почти каждый вечер куда-то отправлялись. Он всюду водил с собой свиту и позволял Алехандро, Донателло и Тильде очаровывать бостонцев европейской утонченностью, роскошными нарядами, вывезенными из Парижа, Вены и Лондона, и рассказами о декадентских причудах европейской аристократии.
Но более всего посетителей бостонских великосветских салонов поражала Узра — в те вечера, когда Адер заставлял ее идти с нами. Она выходила из дома, с головы до ног завернувшись в паранджу из бордовой ткани. Как только мы входили в дом, где нас ждали, паранджа падала на пол, и Узра представала в одном из своих нарядов — в тугом лифе из тонкого шелка и многослойной газовой юбке. Ее глаза были густо подведены тушью. Ее оголенную талию, лодыжки и запястья украшали металлические кольца. Шелка, в которые она была одета, были невероятно красивы, но она была почти обнажена в сравнении с другими женщинами, одетыми в платья с кринолинами, чулки и корсеты. Передвигаясь, Узра издавала негромкий звон. Она ходила, опустив глаза, зная, что на нее пялятся, как на зверя в зоопарке. Женщины изумленно и возмущенно прикрывали ладошками губы, а мужчины… воздух пропитывался ароматом их желания. Адер потом насмехался над теми предложениями, которые он получал от бостонцев. Мужчины предлагали баснословные деньги хотя бы за один час с его одалиской. «Будь у них такая возможность, они бы попрощались со своими душами», — говорил Адер, когда мы возвращались домой, садились за кухонный стол рядом с еще не остывшим очагом и распивали бутылку вина.
— Ты могла бы делать то же самое, — сказал он мне как-то раз, когда мы поднимались по лестнице к своим спальням. Его голос звучал ласково, нежно, бархатно. — Мужское желание — могучая сила. Сильного мужчину оно может превратить в ничто. Когда мужчина видит женщину, приводящую его в восторг, он готов отдать за нее все на свете. Запомни это, Ланор: все на свете.
— Отдать все на свете за меня? Ты с ума сошел. Никто из мужчин никогда не стремился к моему обществу, — проворчала я, вспоминая, что Джонатан никогда не мог полностью посвятить себя мне. Мной до такой степени владела жалость к себе, что я была к нему несправедлива, но я все еще была в обиде на моего неверного возлюбленного. Я не избавилась от этой боли.
Адер посмотрел на меня любящим взглядом и сказал то, что мне никогда не приходило в голову:
— Грустно было бы слышать такое о любой женщине, но особенно печально — о тебе. Возможно, все так, потому что ты никогда ничего не просила за свое внимание. Ты не знаешь себе цены, Ланор.
— Не знаю себе цены? Напротив, я слишком хорошо понимаю, чего стою: я простая девушка из бедной семьи.
Адер взял меня под руку:
— Я бы не назвал тебя такой уж простой. К тебе тянет определенных мужчин — тех, которые особенно ценят искренность и свежесть и которых коробит вульгарность: слишком пышная грудь, выпирающая из лифа, слишком широкие бедра — понимаешь?
Я не совсем понимала, к чему он клонит. По моему опыту, мужчин как раз это и влекло к женщинам, а у меня таких форм не было, поэтому я считала, что на всю жизнь обречена на невнимание.
— То, что ты называешь «вульгарным», заставляет меня вспомнить об Узре, а она не оставляет равнодушным ни одного мужчину. И тем не менее мы с ней совершенно не похожи.
— Красота бывает разной, Ланор. Все обожают красные розы, но такая красота слишком распространена, слишком очевидна. А ты похожа на золотую розу. Она более редка, но не менее красива, — сказал Адер, и я чуть было не рассмеялась в ответ на его комплимент.
Я была тоненькой, словно юноша, и почти плоскогрудой. Мои курчавые светлые волосы были жесткими, как репейник. Мысль была единственная: Адер льстит мне с какой-то целью. Но все же это было приятно слышать.
— Так что, если ты доверяешь мне… позволь мне направлять тебя. Я научу тебя, как брать власть над обычными мужчинами. Так, как это делают Алех, Донат и Тильда, — добавил Адер, гладя мою руку.
Возможно, именно в этом была их цель. Возможно, такова была их профессия. Похоже, все они могли кого угодно заставить делать то, что им нужно. Они управляли людьми. Что ж, таким навыком обзавестись было неплохо.
— Но недостаточно только завоевывать своих врагов. Для того чтобы ими управлять, ты должна научиться соблазнять их.
— Считай меня своей ученицей, — сказала я и позволила Адеру увести меня в его спальню.
— Ты не пожалеешь об этом, — пообещал он.
Вот так началось мое обучение искусству соблазнения. Все происходило по ночам в постели Адера. Он твердо вознамерился доказать мне, что я достойна мужского внимания. Мы продолжали посещать званые вечера, где он очаровывал бостонцев, но домой он всегда возвращался рука об руку со мной и каждую ночь ложился со мной в постель. Он баловал меня и дарил мне все, чего я хотела. Мне сшили красивое нижнее белье, корсеты (хотя корсеты мне были не так уж нужны) и лифы из шелка разных цветов, украшенные лентами. Подвязки с отделкой из крошечных шелковых розочек. Все это приводило в восторг Адера, когда он меня раздевал. Я посвятила себя тому, чтобы стать его золотой розой.
Я бы солгала, если бы сказала, что в ту пору не думала о Джонатане. Он был моим первым любовником, в конце концов. И все же я пыталась убить любовь к нему, вспоминая о том нехорошем, что было между нами, о том, как он порой больно ранил меня. Я вспоминала, как узнавала о его похождениях с очередной девушкой. Вспоминала, как стояла рядом с ним на холме, и мы смотрели вниз, на кладбище, где хоронили Софию, и я знала, что он думает о ней. Вспоминала, как он целовал Евангелину на глазах у всей общины буквально через несколько минут после того, как я рассказала ему о своей беременности. Я пыталась смотреть на свою любовь к Джонатану как на болезнь, как на лихорадку, от которой воспалились мое сердце и мозг. Эти неприятные воспоминания становились для меня лекарством.