Глава 13
Крик № 3. Дурной сон

Счастье — это когда тебя понимают, объяснили мне в детстве в хорошем советском фильме. И я поверил. Почему бы и нет. Лаконично и гениально. Только моя жизнь научила меня другому. Счастье — это когда тебя любят. Тебе повезло, если тебя любят и не понимают. Не понимают до конца. Не знают твоей тайны. Но настоящее счастье, когда тебя понимают и, несмотря на это, любят. Чем больше знаешь о человеке, тем меньше хочешь о нём знать. Это я про себя. Есть вещи, которые обо мне никому знать нельзя, а понять их вообще невозможно. Объяснить и растолковать с точки зрения науки можно, но совсем не хочется. Именно растолковать, потому что речь идёт о снах. Приходится признать, что я страшный человек, отвратительный тип, подонок, которого бы наяву задушил собственными руками. Даже вслух такое не произнести. Страшно и отвратительно. Я занимался любовью со своей дочерью. Со своей любимой дочерью, в которой души не чаю. Ужас! Никогда подобная мысль даже не мелькала в моей голове, пока я в первый раз не проснулся в холодном поту, осмысливая увиденный кошмар. Но надо, конечно, сделать скидку на моё тяжёлое психическое состояние в то время.

Я был на грани безумия, опустошён, подавлен, разбит семейной трагедией. Моя любимая жена, моё счастье, моя жизнь, моя Алина умирала на моих глазах, а я ничего не мог сделать. Ничем не мог ей помочь. Рак безжалостно пожирал её лёгкие. Все медицинские возможности были исчерпаны. Ничего, кроме дополнительных страданий, дальнейшее лечение ей уже не приносило. Я расписался в собственной беспомощности и не мог без боли смотреть в её полные страдания глаза, в которых теплилась последняя надежда. Врачи умыли руки, пожелали терпения, дали максимум месяц. Я не сказал Алине правду. Наврал ей, что нам дали месяц передышки перед следующей химической атакой. Натужно улыбался, старался шутить, всё время пытался насмешить её. Иногда у меня даже получалось. Алина смеялась тихонько, как мышка, не звенела, как прежде, серебряным колокольчиком. Хотел занять денег и увезти её с дочкой на Галапагосские острова, куда мы так давно собирались, но Алина наотрез отказалась, сославшись на слабость. От неё осталась ровно половина, от моей Алины. Она подыгрывала мне, но я уверен, что всё понимала, просто жалела меня и Катьку и делала вид, что всё ещё может наладиться. Мы забрали Катьку от бабушки, где она провела последние три месяца активного лечения Алины.

Зажили втроём в нашей уютной квартирке, как в прежнее счастливое время. Время, которое, казалось, ушло так давно, а ведь прошло всего полгода. Всего шесть месяцев назад мы строили планы по переезду в новую просторную квартиру. Я наконец-то выбрался из долгов, моя компьютерная фирма начала приносить прибыль, и мы всерьёз задумались о том, чтобы взять квартиру в ипотеку и завести ещё одного ребёнка. Алинка пошла по врачам на плановое обследование, и наш уютный мир рухнул. Вторая стадия неоперабельного рака лёгких — смертный приговор нашему счастью. Мы боролись, как могли, я продал машину, влез в долги, Алина с ангельским терпением сносила муки — как болезни, так и лечения, но всё тщетно. По ночам во сне она ужасно стонала, несмотря на сильнейшие болеутоляющие. Каждый её стон разрывал моё, ставшее лоскутным сердце на ещё более мелкие лоскутки, и я кусал подушку в беззвучных рыданиях. Я засыпал под утро в надежде, что Катька не слышала страшных стонов матери. Из бизнеса я давно выпал — спасибо партнёру, который поддержал меня и ждал, как настоящий друг. Вообще, трагедия сразу показала, кто друг, а кто приходил в наш гостеприимный дом покрасоваться и потусоваться. Стало понятно, что уютной нашу квартиру делал не интерьер, а уютная, тёплая, улыбчивая Алина. С тех пор как она заболела, квартира превратилась в холодный неприятный лазарет. Лёжа рядом со стонущей от боли женой, я каждую ночь думал, что нужно продать квартиру и купить на все деньги героина, который мы будем курить (только курить) с Алиной, и ей уже никогда не будет больно.

Если бы не Катька, я бы, наверное, так и сделал. Маленькая смешная Катька, наш семейный моторчик, позитивный круглик, за эти полгода из весёлой девчонки превратилась в задумчивую девушку. Я с превеликим трудом сдерживал слёзы, когда она спрашивала меня, скоро ли поправится мама. Она всегда была гиперчувствительной, моя девочка. Когда в семь лет наша крепенькая, гладенькая, как наливное яблочко, бузотёрка Катька сказала нам, что хочет быть балериной, мы с Алиной по-доброму посмеялись над ней. Дочка так обиделась на нас, что до сих пор порой пеняет мне на загубленную хореографическую карьеру. А тогда она на весь вечер заперлась в ванной и проплакала там, глядя на воду. А мы с Алиной, пока она там сидела, успели поругаться, помириться и решить не пускать нашего пухлика в жестокий мир балета. Катя ужасно переживала болезнь матери. Словно понимая, что проводит с ней последние дни, Катя после школы старалась не отходить от её кровати. Даже уроки делала рядом. С подружками по мобильному телефону старалась говорить тихо и быстро. Катя преждевременно стала взрослой.

Где-то за неделю до смерти Алины мне приснился первый позорный сон. Я занимался любовью со своей двенадцатилетней дочерью. Она сидела на мне, а я, вонзаясь в неё, участливо спрашивал, не больно ли ей. Происходящее казалось мне во сне само собой разумеющимся. Ни тени сомнения. Чувство стыда и раскаяния накрыло меня сразу, как только я проснулся. Вскочил как ошпаренный, уселся на кровати, так резко, что разбудил стонущую во сне Алину Она открыла глаза и сразу попросила меня дать ей покурить. Полгода я не слышал этой просьбы, хотя знал, как она мучается без сигареты. Раз она попросила о таком, значит, очевидно, перестала даже скрывать, что всё понимает. Надо было дать ей тогда покурить, а я вместо этого прочитал ей целую лекцию о том, что нельзя сдаваться. Никогда себе не прощу. Как никогда себе не прощу, что не настоял после свадьбы, чтобы она бросила курить, покупал ей сигареты и курил с ней. Помню, что тогда я не уделил должного внимания ужасному сну, постарался как можно скорее вытолкнуть его из сознания и памяти, списав всё на свою разобранную психику. Сон повторился через пару месяцев после смерти Алины. На этот раз я уже во сне осознал весь кошмар ситуации. Сбросил с себя дочь и проснулся в холодном поту и ознобе. Два последних месяца мы поменялись с Катькой местами в семейной ячейке. После похорон я впал в прострацию, и доченька, отказавшись уезжать к бабушке, ухаживала за мной, как за ребёнком. Будила по утрам, отправляла на работу, ходила по магазинам, готовила еду. По вечерам мы с ней сидели дома и вспоминали все наши семейные поездки и смешные истории. Говорили об Алине, и она словно сидела рядом с нами на диване, кутаясь в свой любимый оранжевый плед. И тут такой гадкий сон. За что? У меня и в мыслях никогда не мелькало ничего подобного. Я всей душой ненавидел мерзких педофилов и всегда считал, что ради них можно отменить мораторий на смертную казнь. До утра я не спал, пытался анализировать всю свою прошедшую жизнь и свои отношения с Катькой. Но ничего криминального там не нашёл. Кроме разве что совершенно невинного родственного поцелуя. Катьке было годика два, мы играли, я от избытка чувств поцеловал в слюнявые губы своего сладкого карапуза. Поцелуй показался мне таким неожиданно сладким и приятным, что я смертельно испугался и дал себе слово больше никогда так не делать. Слово своё я держал. За что же мне такое наказание? Утром, пряча от дочки глаза, я убежал на работу и там стал смотреть в Интернете, нет ли у кого-либо сходных со мной проблем. И надо же! В этом анонимном скопище пороков коллег по несчастью обнаружено не было. То ли я один такой, то ли другие также стеснялись своей проблемы. Поисковка выдавала ссылки только на откровенные порносайты. Неужели у меня съехала крыша от несчастья и я стал извращенцем? Страшная мысль не давала мне покоя. Я стал бояться засыпать. Но ещё несколько месяцев Катька мне не снилась.