— С очередной победой над индифферентностью, бро! — довольно продекламировала Эллис, заправляя за узкую спину, перекрещенную, как и грудь, пулемётными лентами, огромный, размером почти с саму девчушку, ещё дымящийся пулемёт.

— Мы — молодцы!

— Точно, детка! Ты девица — молодец, молодцее не бывает. Вот чёрт! Всё-таки успел, гад!

Клоун судорожно схватился короткими толстыми пальцами за холодный скользкий обрубок щупальца, словно пиявка присосавшийся к его румяной пухлой щеке, оторвал и выбросил подальше.

— Ты смотри, Эл! Мало того, что их с каждым днём всё больше, так они ещё с каждым днём всё сильнее, всё быстрее и всё выносливее.

— Ну да, Госпожа всё глубже прячет свои эмоции и чувства, не даёт им выхода, всячески их подавляет, а они прямиком отправляются к нам. Где мы их и мочим, бро! Дай-ка я осмотрю твою смертельную рану.

Эллис спешилась и упругой походкой подошла к расстроенному другу, не выпуская из рук поводьев мелко дрожащего, возбуждённого прошедшим боем гнева. Толстяк с умилением смотрел на бравую компаньонку. Маленькая хрупкая девушка. Тоненькие ножки в тяжёлых гриндерсах. Короткая кожаная кавалеристская юбка, в разрезе которой мелькнуло чёрное бельё с орнаментом из красных оскаленных черепов. На поясе красы-девицы висит страшный тесак с острым зазубренным лезвием. Чёрная косуха наглухо застёгнута до тонкой хрупкой шеи. Невинное личико с наивным, добрым взглядом вполне подошло бы, например, Красной Шапочке. Только вот волку, встретившему эту девочку в лесу, не позавидуешь. Съездила бы она на нём к бабушке и обратно домой. И служил бы Серый ей, как верный раб, всю оставшуюся жизнь. Потому что никто не может отказать Эллис. И вовсе не из-за тесака и пулемёта. Просто она такая, особенная девушка.

— Эл, когда ты говоришь слово Госпожа, мне сразу в голову приходят образы де Сада.

Гнев, на котором сидел клоун, лёг, вытянув лапы, чтобы Эллис смогла взглянуть вблизи на пострадавшую щёку героя.

— Хорошо, что не детсада, Тики! Ну, хватит бредить. Мы договорились называть Кити Госпожой. «Создатель» — слишком пафосно, хотя и справедливо. А в твою голову давно никакие приличные образы не приходят. Ранка маленькая, похоже, ты ещё немного поживёшь. Так что расслабься, яд я отсасывать не буду. Само пройдёт.

Эллис встала на цыпочки и чмокнула клоуна в место укуса. Лицо Тик-Така тут же сравнялось по цвету с его вечно алым носом. Чтобы скрыть красные маки смущения, немедленно вымахавшие рядом, клоун свалился с гнева на спину, прямо на цветы, и стал сучить в воздухе короткими ножками в огромных башмаках, изображая капризного ребёнка в магазине игрушек:

— Хочу ещё, Эл! Хочу-хочу-хочу-хочу еще!

Фонтаны цирковых слёз из глаз влюблённого клоуна дополнили картину.

— Хорошо, боец! Ты славно сражался и заслужил ещё один поцелуй. Закрой глаза и жди.

Тик замолк и с таким старанием закрыл свои маленькие глаза, что по всему его гуттаперчевому лицу побежали паутинки морщинок. Сначала он почувствовал, как что-то горячее и влажное коснулось его щеки, и задрожал от удовольствия, но тут же вскочил с диким криком, отпрыгнув на метр назад.

— Фу, Эл! Как ты могла? Какая гадкая вонючая пасть! Это даже не смешно!

— А по-моему, смешно! И полезно! Язык гнева и его слюна прекрасно продезинфицировали твою ранку.

Шесть голов её гнева с недоумением смотрели на седьмую, только что лизнувшую по команде Эллис щёку Тик-Така.

— Клоун, хватит дуться! Ты и так круглее шара!

— Я и Так! Я и Тик! А ты — злобная мегера!

— Да, я такая. Мы свои признанья не забудем — зло и гадость мы приносим людям! Но тебя я очень люблю. Как друга, конечно. И вообще, в Реале уже скоро утро, а ты тут комедию ломаешь. Тебе давно пора скакать как угорелому в Спальный район. Госпожа скоро проснётся. Или, может, наконец разрешишь мне самой поговорить с ними?

— Даже и не думай. Там нужен талант переговорщика, а ты только и можешь, что тесаком махать. Да и мала ты ещё для таких дел. Нос не дорос. — Клоун посигналил в свой огромный красный нос, как в клаксон.

— Лучше проверь пост Тру-Пака, он самый неспокойный!

Клоун необычайно ловко для своего громоздкого тела запрыгнул на гнева, и тот, радостно взвыв, помчал его к Эгороду. Эллис в одиночестве продолжила утреннее патрулирование.

Глава 2
Сны Кити. На седьмом небе

Она тонула в мягком облаке, тонула в сладкой истоме, тонула в жарких объятиях любимого.

«Как же мне хорошо! Как во сне. Или это и правда сон?» — билась бабочкой в закрытую дверь сознания далёкая мысль. Далёкая и ненужная, потому что главная мысль, вытеснившая всё, кроме непрерывно возрастающего удовольствия, сладко пела:

«Егор со мной! Я знала, знала, что это был обычный кошмар, морок, неправда! Глупая, что же я так страдала, так мучилась. Ведь вот он — Егор, мой Егор, мой Ег-о-о-о-о-ор! Егор! Со мной! Во мне!»

Она победно вскрикнула, чуть ослабив объятия, и на секунду закрыла глаза от безмерного, волной накрывшего изнутри счастья, но тут же открыла их, смертельно испугавшись, что прозрачный взгляд Егора, только что проникавший ей прямо в сердце, исчезнет. Исчезнет как сон. Нет, только не это!

— Егор!

Он по-прежнему лежал рядом на белом перьевом облаке. Красивый, горячий, живой. Её Егор, её первая и последняя любовь. Её мальчик, её мужчина, её счастье, её боль.

— Кити, я здесь! Я с тобой! Почему ты плачешь?

— Потому что я вспомнила, что это сон. Во сне нельзя вспоминать, что это сон, иначе сразу проснёшься. Или я проснулась и ты остался со мной?

Он молчал. Смотрел на неё, щурясь своими васильковыми глазами, в которых отражалось рассветное небо, и молчал. Пусть молчит, главное, что не исчезает. Одной своей сильной рукой пловца Егор, едва касаясь, гладил короткие непослушные светлые волосы Кити, а второй аккуратно и нежно вытирал слёзы с её лица. А слёзы всё катились и падали вниз, прожигали облако, на котором лежали влюбленные, и летели вниз на землю.

— Дождь пошёл, — сказал Егор и улыбнулся, хотя его нижняя губа предательски подрагивала, — затопишь Землю, Кит. Не плачь, всё давно уже прошло. Тебе нужно отпустить меня и позволить себе начать жить. Смотри, как красиво вокруг.

Внизу решительно вставало солнце. Оно красило небо, белые перины облаков и глаза Егора в разные оттенки розового цвета. Кити заплакала ещё сильнее и прижала обветренные губы Егора к своим, жарким и солёным от слёз, коротко его поцеловала и прошептала:

— Молчи. Молчи. Я не хочу тебя слушать. Я никогда не отпущу тебя! Молчи. Просто целуй меня и обнимай, люби меня, пока не кончится этот чудесный сон.

И сон продолжился. Такой же бесконечный и такой же короткий, как жизнь. Такой же прекрасный и такой же несправедливый. Кити плакала уже не от страха и горечи, а от счастья. Счастья, которое разрасталось в ней всё больше и больше с каждым движением Егора внутри неё. И не было больше ничего, кроме этого бесконечного секундного счастья, венчающегося взрывом вселенной и рождением сверхновой любви. Счастья, которое могло исчезнуть в любой момент, стоило ей проснуться. Счастья, которое светилось из Кити ярче, чем восходящее солнце, стоявшее уже вровень с их облаком-постелью. Егор вздрогнул, захрипел и замер, обняв Кити. Она тоже обняла Егора так крепко, как только могла, прижалась к нему всем телом, зарылась лицом в его кудри, не желая отпускать своё счастье ни на секунду. Кити не хотела ничего слушать, она хотела только его. Егора. Егора! Услышав её мысль, он неожиданно поцеловал её маленькую грудь, слегка потянув зубами за серёжку в соске.